Где бы ты ни был

– Возможно. – Она обвила руками мою шею. – О, мне все равно. Я так тебя люблю.

В это мгновение в комнату вошел Квент, и было слишком поздно выкручиваться, да и не хотелось.

Свадебная церемония прошла довольно скромно. Квент вложил руку Кит в мою ладонь и сказал, что теперь мы муж и жена.

– Обращайся с ней хорошо, – напутствовал он. – Помни: та, кто приносит несчастья, может стать и твоим избавлением от них. В качестве свадебного подарка… – Он помедлил, а потом решительно выдохнул: – Хочу преподнести вам дом со всем его содержимым.

Кит запротестовала, но я поспешил ее заверить: Квент знает, что делает. Когда я наконец повернулся и поцеловал невесту, ее лицо оказалось соленым от слез.

– Дэниэл, – прошептала она, – мне так жаль…

Кто их разберет, этих женщин?

В тот же день Квент с женой и двумя младшими детьми переехал в десятикомнатный дом в нескольких милях от нас.

Рай для мошенника? Ад для мошенника. В мире лохов я оказался самым распоследним из них.

Медовый месяц длился девяносто дней. У меня была Кит, которая любила меня так же, как я ее, и был дворец. Я думал, что никогда не устану владеть всеми этими вещами, осознавать, что они – мои. Мы обходили дворец, Кит и я, сдували с сокровищ пыль и восхищались. Затем мало-помалу обходы стали случаться все реже. Я приспособился сидеть в одиночестве и ни о чем не думать, напоминая одну из полуразрушенных статуй. Я никак не мог сообразить, что со мной. Знал наверняка лишь одно: что-то пошло наперекосяк.

В первый раз мы с Кит поссорились в день, когда нас собрался проведать ее отец. Кит сказала, что уйдет на свою половину – ту самую, что раньше принадлежала ее матери. Я ничего не понял.

– Я беременна, – заявила она.

– И что?

Неожиданно она раскричалась, как полоумная истеричка:

– Если собственное благосостояние для тебя пустой звук, попытайся хотя бы не рушить жизнь своих детей!

И в слезах убежала из комнаты. Женщина…

Когда прибыл Квент, я попросил его растолковать, что происходит. На сей раз он с виноватым видом честно мне все объяснил. Кит не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме меня, знал о дне рождения ребенка. В противном случае у окружающих будет повод каждый год дарить ему подарки.

– Это что, плохо? – удивился я.

Он кивнул.

– Я знал, что ты не понимаешь. И воспользовался твоим невежеством. – Он сложил ладони вместе. – Простишь ли ты меня? Здесь, на Занаду, не иметь ничего значит иметь все; а иметь все значит не иметь ничего.

– Говорите яснее.

– Кому в здравом уме нужно имущество? Делает ли оно нас мудрее, счастливее или свободнее? Нет. Разум и чувства оно привязывает к вещам. Ты – их раб, ибо должен о них заботиться. Ничего они тебе не дают, только обкрадывают твою жизнь, секунду за секундой.

С выражением глубокого почтения на лице он продолжил:

– Мой тесть свободен. Когда я женился на его дочери, он отдал мне все, кроме того звездчатого сапфира. Он ходит там, где ему вздумается, делает, что ему хочется. У него нет забот, нет обязанностей. Зато есть возможность заниматься важными вещами. Он богат. А ты и я – бедняки.

До меня начал доходить смысл его слов. Аферисты-риелторы прекрасно сделали свое дело. Упростили жизнь дальше некуда: еда всегда под рукой – на соседнем дереве, а ковры и крыша над головой – словно пятая нога, лишь замедляют ход. Занаду стала в своем роде уникальной планетой: какой смысл в богатстве, если оно не умеет разговаривать и никто его не вожделеет?

Это случилось. Возможно, не сразу, мало-помалу: все стали психически нормальными. Ужасное состояние для общества. Хотя не совсем.

Но почему, удивился я, вы просто не начнете жить, как хочется? На что Квент ответил таким тоном, будто он – священник, а я попираю религию. Он объяснил это «остаточной характеристикой» общества, пережитком прежних времен. Большинство не в силах избавиться от привычки беспокоиться о вещах, стирать с них пыль. Квент провел ладонью по постаменту статуи.

Смысл я уловил. Есть люди, которые носят одежду независимо от того, нужна она им или нет. Или такие, кто добывает золото лишь для того, чтобы зарыть его в другом месте, тогда их бумажные деньги будут стоить больше, чем бумага, на которой они напечатаны. Никакой логики, одни эмоции.

Квент смотрел на свои пальцы так, будто взял в руку пару шулерских костей. На пальцах была пыль.

Какое-то время тесть кричал мне в лицо что-то о благопристойности. Затем ушел, но я так ничего и не понял. А сейчас до меня дошло, что именно было не так. Жулику нужен лох так же, как полицейскому – преступник. Однако то, что я хотел от этих лохов, они с удовольствием делали и сами. Если мне что-то было нужно, оставалось только попросить.

Лохом оказался я.

Это чувство росло, становилось прочнее, горше и острее. Кит пыталась поговорить, но я на нее прикрикнул. Затем схватил стул и бросил в картину на стене. Стул разлетелся, на картине – ни царапины. Я взбесился. Носился по дому, переворачивал мебель и наконец умудрился опрокинуть гротескную сварную махину из металлолома.