Где бы ты ни был, назад не смотри (СИ)

— Все говорят мне забыть и смириться, потому что титанов больше нет, потому что ненависть — это не выход! — Конни медленно поднимается; его губы дрожат, а кулаки сжимаются крепче. — Но я не могу! Я просто не могу перестать ненавидеть и злиться! Я что, настолько слабак? Может, ты мне скажешь, Райнер? Или твоя сестрёнка, а? Чёртовы эгоисты! Думайте, что хотите, продолжайте делать вид, будто мы все здесь друзья и простили друг друга… но я никогда не смогу смириться, что Саши больше нет, понятно вам?

— Конни, пожалуйста… — шепчет Жан, глядя на собственные руки. — Пожалуйста, не надо…

— Ты никогда больше не говоришь о ней! А у меня такое ощущение, словно весь мир уже забыл, что Саша вообще существовала! Если бы Николо был рядом, но был понял… но вы только и умеете, что притворяться… Я понимаю, что ради блага всех, кто выжил, надо принять эту реальность. Чтобы жертвы, на которые Эрен пошёл ради нас, не оказались напрасными. У него не было иного выхода, верно? Верно же?

Все молчат. У Габи дрожат губы, и Леви наблюдает за тем, как она втихаря пытается утереть рукой щёки, низко склонив голову.

— Каждый день я задаюсь вопросами, а что, если бы Эрен поступил иначе? А что, если бы мы не остановили его тогда, и миру пришёл конец? Мне становится так паршиво, аж тошно! — Конни весь дрожит, и становится ясно: он едва сдерживается, чтобы что-нибудь не уронить или разбить. — Но иногда я понимаю, что Саша всего этого не увидит… Это тоже часть его идеального плана? Даже так я осознаю: у Эрена просто не было никакого идеального плана! Вы хоть представляете, как ему было тяжело?

— Конни, давай я отведу тебя в дом… — Энни встаёт с места, но парень лишь отмахивается.

— Отвали! Просто все вы, отвалите…

Со злости он едва не роняет стул позади себя. Конни уходит прочь и останавливается недалеко, возле изгороди с другой стороны дома. Леви долго глядит ему в спину, затем замечает, что скоро уже начнёт садиться солнце. А со стороны города над полями на горизонте нависают грозовые тучи. Будет дождь.

Никто за столом ни слова не произносит. Только Райнер, наконец, тянется к бутылке, наливает в свою кружку напиток и выпивает всё залпом. Он жмурится, затем потирает пальцами усталые глаза. Пик пихает его в плечо и протягивает свою кружку. А после подтягивается и Энни.

— Кто-то должен его вернуть, — бормочет Жан, глядя в ту сторону, где стоит Конни.

— Не лезь. Дай ему немного воздуха. — Леви вздыхает, затем протягивает руку и треплет Габи по волосами, отчего она немного оживляется. — Фалько, пригляди за ней, ладно?

Парень моментально кивает. Тогда Леви смотрит в сторону Верены, которая в это время пытается игнорировать желание Райнера и Пик напиться. Ей явно неуютно сидеть рядом с ними.

— Эй, художница! — зовёт отставной капитан.

— А?

— Помоги-ка мне.

— Х-хорошо…

Верена помогает Леви с инвалидным креслом, она везёт его к Конни, и останавливается чуть позади, чтобы не раздражать. Тем временем за столом Фалько гладит Габи по плечу, но она даже не может поднять от стола взгляд.

— Он никогда меня не простит, правда ведь? — её вопрос, однако, ответа не требует.

— Дело не в прощении. Он просто не может ничего забыть… Извини его. Обычно, это я не могу сдержаться и болтаю, что на уме, — бормочет Жан. — В нём накопилось столько всего, что страшно представить. Но не принимай это на свой счёт, поняла? Мы все здесь хороши. Один другого лучше.

— Ты прав, — отвечает Армин. — И капитан тоже. Пока будем лишь притворяться, что всё в порядке, и мы доверяем друг другу, хорошего исхода и ждать нечего. Но я и не думал, что всё так серьёзно…

— Это нормально, что парень высказался, — замечает Оньянкопон. — Станет легче. Пока вы не вернулись домой, нужно снять всё напряжение.

Армин утыкается виском в кулак и прикрывает ненадолго глаза:

— А ведь Конни во многом прав. И пусть эта правда причиняет боль, лучше уж так… Мы ведь действительно эгоисты, и сами того не замечаем. Но хоть кто-нибудь… скажите мне… кто-нибудь подумал сейчас о Микасе? Как ей должно быть тяжело там, совсем одной! Я даже представить этого не могу.

— В письмах она говорит, что всё в порядке, но я чувствую, что она прячет от нас свои страдания. А я… как подумаю о том, какую ответственность Эрен взял на себя, чтобы нас спасти… в мыслях такая каша… Армин! Я правда хочу всё исправить! Все смерти, все лишения, которые мы пережили — неужели всё будет напрасно? — Жан качает головой. — Я думаю об этом. Каждый день. И вы все, наверняка, тоже. Я не хочу быть эгоистом. Но и жертву Эрена обесценивать не хочу. Поэтому надо идти до конца.

Пик хмурится и начинает бездумно водить пальцем по узору бежевой скатерти. По правую руку от неё Оньянкопон кивает в ответ на слова Жана. Энни, подпирая рукой подбородок, отворачивается в сторону; так ей видно облака на горизонте. Фалько, сидящий рядом с Армином, некоторое время смотрит лишь на Габи, затем вздыхает и произносит:

— Я не ненавижу господина Йегера. Мне кажется, для ненависти уже достаточно времени прошло… Насколько надо быть смелым, чтобы ради своих близких превратиться в монстра?