Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Так с чем же остались мы после второй (после советских историков) попытки получить хоть какое-то непротиворечивое представление о природе и происхождении русской государственности – опираясь на этот раз на идеи корифеев западной историографии? Честно говоря, всё с тем же ощущением, с каким остались в конце предыдущей главы. С ощущением, то есть, что всё по-прежнему зыбко, неясно и неустойчиво в области философии русской истории. Вся и разница в том, что обзор советской попытки создать универсальную теорию русской государственности оставил нас с абсурдным мифом о «русском абсолютизме», а обзор западной...

Как все дороги вели когда-то в Рим, все западные теоретические интерпретации русской истории, которые мы рассмотрели, неотвратимо вели к столь же абсурдному  «азиатскому деспотизму». И стало быть, к той самой биполярной модели, которая, как мог уже, я думаю, убедиться читатель, делали объяснение русского исторического процесса невозможным.

 В итоге что ж, ни советские историки, ни корифеи западной руссистики не помогли нам ответить на загадку Тредголда. Еще хуже, что и те и другие оставили после себя эпигонов, которые окончательно запутали дело. О них и поговорим.

ЭПИГОНЫ

В том-то и дело, что бесплодность западных дискуссий очень серьезно отличалась по своим последствиям от никчемности дискуссии советской. Едва ли кого-нибудь заботит сегодня «соотношение феодального и буржуазного в политике русского абсолютизма», которое так отчаянно волновало советских историков. И «высказывания» на этот счет Ленина выглядят в наши дни скорее курьёзом – даже для авторов ТОМА VIII. А вот проблемы азиатского происхождения русской государственности, поставленные Виттфогелем и Пайпсом, по-прежнему в центре историографических дискуссий их сегодняшних эпигонов. Более того, они в значительной – я бы сказал опасной – степени влияют на взгляды политиков, пытающихся выработать стратегии Запада в отношении постсоветской России.

Тон теперешних дискуссий задал тот же Пайпс. По его мнению, «немедленная задача России состоит в строительстве нации-государства». И потому «национализм, который Запад оставил далеко позади, трактуя его как доктрину реакционную, тем не менее прогрессивен на той исторической ступени, на которой находится сегодня Россия». (52) Увы, не предвидел Пайпс сегодняшнюю националистическую реакцию в Америке и в Европе, (феномен Трампа, Орбана и Сальвини).

Расшифровывает для нас эту странную сентенцию современный эксперт младшего поколения, известный британский историк Джеффри Хоскинг. Он замечает: «Царская Россия была по сути азиатской империей, которая управлялась космополитической аристократией, собиравшей дань с подвластных ей народов». (53)

Отсюда вытекает, что «гигантские усилия, потраченные на строительство империи воспрепятствовали попытке создать русскую нацию. Для традиционных азиатских империй это было бы несущественно, проблема, однако, была в том, что (именно эта азиатская империя), Россия, пыталась стать еще и европейской державой». (54) Как видим, азиатский характер русской государственности даже не обсуждается, он попросту постулируется – как неоспоримое наследство западных дискуссий 1960-1970х.

Другое дело, что эти странные европейские претензии азиатской державы оставили, по мнению Хоскинга, после распада империи «русских сиротами». (55) Ибо сменившая империю «Российская Федерация есть не нация-государство, но лишь кровоточащий обрубок империи». (56) И, естественно, «русские – не нация». (57)

Почему? Попытке ответить на этот вопрос Хоскинг посвятил увесистый том под заглавием «Россия: народ и империя». И начинает он эту драматическую историю с Петра.  Оказывается, это он, злодей, в своём безумном «стремлении секуляризовать и европеизировать» азиатскую Русь «растоптал её национальный миф», согласно которому «русские были избранным народом, строившим единственную христианскую империю в мире». (58)

В результате вместо «смиренной, скромной, святой и решительно женственной Руси» получили мы «грандиозную, космополитическую, секулярную и, наплевать на грамматику, мужественную Российскую империю». (59) Конечно, любой, знающий свой предмет историк мог бы напомнить Хоскингу, что, начиная с середины XVI века, когда кончается повесть о России неимперской, и до конца XVII, т.е. ДО ПЕТРА эта «смиренная» и «женственная» Русь вполне мужественно присваивала (циник, пожалуй, сказал бы захватывала) ежегодно по 35 тысяч квадратных километров чужой территории – другими словами, по целой стране размером с Голландию. Но ведь и сам Хоскинг нечаянно проговаривается, что «национальный миф» Московии, именно в строительстве ИМПЕРИИ и состоял, пусть «единственной христианской империи в мире».