Где наша не пропадала

А снабженец с женой и двумя дочерьми уже на телеге. Тоже перепуганные. Они бы, может, и уехали, да Ахмет лошадку выпряг, чтобы животное по травке погуляло. Бросили бы извозчика, если бы запрячь смогли. Снабженец матерится, не обращая внимания на дочек. Жена орет. Ахмет молчит, только головой мотает. Пришлось бате и этих успокаивать. Еле управился, но когда на выезде из леса вытащил из кустов и водрузил на телегу полную корзину белых, снабженческая жена еще страшнее разразилась: опять глупый татарин виноват, что в пустой лес привез. Сами-то они на всю ораву пяток белых срезали, а остальное – лисички, сыроежки да старые валуи. Половина тары порожняком туда и обратно каталась. И снова, бедный батя, вынужден в дипломатию пускаться, объяснять, что пришел с утра и собрал всех белых до их приезда. Хотя на самом деле был в другой стороне.

После этого блуждания Ахмет молился на него, не знал, чем услужить.

И вот подвернулся случай долг возвратить. Батя пришел, постучал ногтем по гипсу – выручай калеку, айда свинью колоть. А боец почему-то мнется.

Батя понять не может. Обычно всегда готов, а тут вдруг заупрямился. И перед кем? Перед уважаемым человеком. Но, опять же, деваться бедолаге некуда, батя и не таких убалтывал.

Закололи.

Опалили.

Сели выпивать.

Ахмет все равно не в своей тарелке. То ежится, то ерзает. Но водка свое дело сделала. Осмелел немного. Извинился пять раз и попросил кусок сала.

За деньги?!

Батя смеется, с чего бы вдруг Ахмет к салу пристрастился. Он и раньше над ним подшучивал, когда тот от сала отказывался, но печенку-то брал, а она тоже свиная. А теперь вдруг сала захотелось, да еще и за деньги. Батя похохатывает, а тому не до шуток. Совсем раскис. Пришлось еще рюмку наливать, для прояснения ситуации. И все-таки выпытал. Признался Ахмет, что сало велел принести завклубом Минаич. После такой новости впадать в растерянность батькина очередь настала.

– С какой стати, – спрашивает, – он тебя ясаком обложил?

– Надо сала, иначе тюрьма!

– За что? – не понимает батя.

– За дело, – шепчет Ахмет и уже совсем еле слышно. – Политика.

За какое дело? Какая политика? И, главное, с какого боку здесь бывший зэк Минаич, батя так и не понял. Видит, что проку от перепуганного мужичонки никакого, дал ему шмат сала и отправил домой. Денег, конечно, не взял. А сам-то, грешным делом, тоже не совсем трезвый. Шлея под хвост попала, хочется загадку разгадать. Маялся, маялся, потом надел парадный пиджак с орденами и отправился к Минаичу.

Вернулся поздно и очень даже шатаясь. Видимо, добавил. Да и как без бутылки в таком деле разобраться?

Матушка ворчит, а он, чтобы оправдаться, объясняет, что не мог не заступиться за обиженного человека. Подсел к радио «последние известия» послушать, но не утерпел. Выключил и начал возмущаться, а может и восторгаться, понять было трудно.

– Ну, прохвост! Ну, хитрован! Ну, темнила! Вот что значит лагерная выучка!

Помолчал, поусмехался себе под нос, пару глотков чая отпил, но усидеть не мог, пустился в рассуждения:

– Зона усиливает в людях два гаденьких качества – чрезмерное уважение к сильным и безжалостное презрение к слабым. Уважение, допустим, вынужденное, а случая воспользоваться чужой слабостью эти никогда не упускают. И творят свое грязное дело с большим удовольствием. Те, кто попроще, мозги не напрягают, учуют шакальим нюхом слабину и прут внаглую, а кто похитрее на ровном месте запнуться вынудит. А Минаич тертый и перетертый. Не знаю, в какой он консерватории недоучился, в музыкальной или художественной, но тюремную прошел без всяких оговорок. Из яйца украдет. Бедного Ахметку мало того, что охомутал, так еще и кнутиком над головою пощелкивает. Подкараулил, когда тот пьяненький после забоя с куском печенки возвращался, и спрашивает, знает ли тот, в честь какого праздника весь советский народ на трудовые вахты вышел. Ахмет, конечно, знал, что Октябрьская на подходе, но Минаич уточнил для него, дескать, не просто Октябрьская, а Великая Октябрьская Революция, которая дала народу свободу и отменила все религиозные предрассудки. А он, контрик, вместо того чтобы встречать замечательную дату самоотверженным трудом, устраивает мусульманские оргии, ритуальные убийства свиней демонстрирует. А это прямая идеологическая диверсия. Для доходчивости Минаич спросил: посадят ли человека, если он контору подожжет или воду в колодцах отравит. Ахмет согласился, что обязательно посадят, если не успеют убить. Минаич и сказал ему, что с татарином, который режет свиней на революционный праздник, могут поступить так же, как с отравителем колодцев. А на свободе он только потому, что милиционер в поселке полуграмотный и народ темный – ни в Карле Марксе, ни в религиях не разбирается. Но в Москве люди ушлые. Дойдет до них – и полста восьмая статья обеспечена. Хорошо, если червонец припаяют, а могут и четвертак влепить.

Бедный Ахмет с перепугу отдал печенку. Умоляет никому не говорить, Клянется, что не только перед Октябрьской, вообще до самой смерти ни одной свиньи не заколет.

Только Минаичу с его обещаний никакого проку.