Где ночуют боги

А вот интересно, почему во времена СССР так хорошо плавали, прыгали, бегали наши спортсмены? Платили им мало. Может, они были идейными большевиками, для которых разбить США – дело принципа? Вряд ли. У спортсменов нет времени на политические взгляды: тренировки, с утра до ночи, не до Ленина. Они это делали по какой-то другой, личной причине. Они просто не могли по-другому. Они считали, что весь мир смотрит на них. И они не могли позволить себе облажаться на глазах всего мира. А нынешние могут. А что такого. Ну облажался. Ну да, на весь мир, и что такого? Когда спортсменам стали платить, прыгать и бегать они разучились. Получается, хоккеист тоже должен быть голодным, как художник? Точно. Спортсмены разучились прыгать и бегать, ибо зачем? Зачем я буду так убиваться? Прыгать выше других – это глупо и трудно. Зачем делать то, что трудно, если можно делать то, что легко? Воровать, например. Все воруют. Я чем хуже? Правда, медали на Олимпиадах спортсмены пока не воруют. Золота в олимпийских медалях маловато, и свидетелей многовато, трибуны вокруг, слишком рискованно. Получается, существовал-таки во времена СССР патриотизм настоящий? Это когда спортсмен прыгает выше других, хоть это и трудно, и глупо, и становится первым, не потому, что заплатят, а потому, что опозорить боится – флаг страны на пропитанной потом футболке, и еще боится, как мама в глаза соседям смотреть потом будет, если он проиграет. Ведь и мама, и соседи – весь мир то есть – сидят у телевизора, волнуются, ждут, верят – не подведет Алешка, не должен! И Алешка, понятное дело, бегал так, что арбитры не верили, что так можно бегать. И не от голодного льва. Но если был патриотизм, то куда же он делся потом? Украли? Воровать – это русский талант, но кто украл и зачем? Кто его купит? На черном рынке продают, конечно, много чего: оружие, органы, черновики Леонардо. Но патриотизм? Нет, это вряд ли, патриотизм стоит дорого, иногда стоит жизни, кто сегодня захочет платить так много за привязанность к белым березкам? Никто. Да.

И что теперь делать? Конечно, можно было бы взять лицо местного парня. Того же Эдо. Зачем ходить далеко. Но Эдо не согласится – племянники перестанут здороваться с ним, если увидят его кредит-фэйс на билборде, а сестры отравят люля, чтобы Эдо погиб и перестал позорить их род. И таксист-гимнаст не пойдет на билборды, а некрасовцам, тем вообще предлагать такое опасно.

Антон Рампо думал так, пока ехал один, по трассе на серебристом «уазике». Он вдруг почувствовал, что сегодня в его жизни что-то изменится. Раз и навсегда. Это было тревожное чувство. Сердце забилось в груди, как попавший в трубу камина воробей. В этот самый момент Антон увидел дорогу. Второстепенную, неширокую, старую, от трассы она убегала заманчиво куда-то влево, в сторону. Куда-то в сторону гор. При въезде на старую дорогу висел знак – помятый «кирпич».

Антон остановил машину. Минуту он стоял и смотрел на знак. Потом он свернул с трассы под «кирпич» и поехал по старой дороге в сторону гор. Антон не мог бы в тот момент объяснить, почему он так сделал. И он бы, наверное, испугался, если бы узнал, что в этот момент вся его прежняя жизнь лишилась смысла и продолжения. Теперь уже ничего нельзя было изменить.

Часть 2 Гнев Титанов

Никаких знаков и указателей на дороге Антон Рампо долго не видел. Он просто ехал и смотрел на лес слева и справа от дороги. Потом дорогу преградило стадо коров. С коровами был пастух, очень сухой, очень худой дед с палкой. Колоритный пастух Антону понравился. Рампо остановился, опустил стекло и спросил у деда подчеркнуто вежливо:

– Простите, пожалуйста, вы не подскажете, куда я еду?

– А сам как думаешь, сынок? – сказал дед прокуренным голосом с сильным армянским акцентом.

– Я не знаю, – честно ответил Антон. – Я просто еду. Куда глаза глядят.

– Молодец, – сказал дед. – Никуда не сворачивай.

Антон улыбнулся, пастух показался ему креативным. Потом он спросил деда тактично:

– Если дальше по этой дороге поеду, куда приеду?

– На каньоны, – ответил пастух коротко.

Антону это понравилось. От слова «каньоны» дохнуло суровым величием.

– Сначала приедешь на верхний каньон, – сказал дед. – Речка будет. Псоу.

– Так, – кивнул Антон. – Верхний каньон, речка. А потом?

– Потом еще двенадцать километров проедешь, – дед критически посмотрел на машину Антона, – если проедешь, будет третий каньон, вообще верхний. Никуда не сворачивай, не потеряешься.