Где папа?

Я побежала к своей двери, не смея поверить, что Фокс просто живёт на моём этаже. Когда он переехал? Ведь раньше он жил за речкой!

Ох…

Я ввалилась в квартиру, прошла к холодильнику и принялась искать апельсины.

Чтобы разрезать их на тысячи мелких долек. Разрежу – и у нас будет пахнуть апельсинами. Как в то время, когда папа всё-таки был дома.

Но в ящике валялся только огромный пучок петрушки. Я приподняла этот кудрявый веник, а под ним оказался зелёный лук, который сгнил, и я вляпалась пальцами в зелёную слизь.

Да, это просто супер: вместо апельсинов – гнилая луковая слизь.

– Прости, подруга, – прошептала я петрушке, вытерла пальцы о её кудри, захлопнула дверцу холодильника, прижалась к стенке лбом и заплакала.

Бусы

Вот уж я поревела. Смачно так, ух! Точно как пятилетняя.

Мама говорила, когда я была маленькой, то плакала, глядя в зеркало. И плакать могла бесконечно, потому что мне было саму себя жалко. Вот и сейчас я смотрела, как расплылось моё и так страшнючее лицо в металлической дверце холодильника, как искривились и без того тонкие губы, и ревела, как целое стадо носорогов. Ревела я – ревело и чудище болот в дверце холодильника.

Вот что делать со всем этим, а?

Позвонить, но кому?

Маме? И что сказать? Что я нашла зайца? Горе-то какое. Или что я жутко боюсь Фокса и Алашу? «Не дружи с этими мальчиками», – скажет мама. Отличный будет совет, в точку просто. Делов-то.

Ирка сначала скажет: а что, симпатичные они? Нет? То есть выходит, что был бы Фокс – мистер Вселенная и главный Кен среди всех Барби, ему что, правда можно было бы из Андрюхи скамейку делать?

А Ирка скажет: «Слушай, ну твой Дроботенко САМ напросился». И вот тут, кстати, будет права. В точку. Этому придурку и правда всего этого ХОЧЕТСЯ.

– Всё? – спросит Ирка, зевая.

– Нет, – скажу я, – они ещё меня обсуждают. Каждый взгляд, вздох, рисунок. Как будто выгрызают. Как семечку. И выплёвывают кожуру.

– Забей, – скажет Ирка да защелкает клавишами.

Я полезла за папиным письмом, которое убрала в свой детский дневник. На обложке дневника написано: «Не трогай, убью». Толку от надписи было мало, дневник прочли и мама, и Ирка, а мама ещё и орфографические ошибки на полях красным карандашом отметила. Но зато сейчас в него можно прятать все что угодно, больше он никого не интересует.

Я открыла дневник, и из него вывалились папины бусы.

Взяла их в руку, сжала в кулак. Почему-то они были тёплые…

Вовремя папа передал мне эти бусы. За них можно держаться.

Я подумала, что я ведь тоже не хуже Андрюши делаю вид, будто всё в порядке. Хотя в школе меня ненавидят, и папа в тюрьме. Не особо-то много в этом во всём порядка. Зато есть бусы. От папы.

А у него больше нет зайца. Лезть к Фоксу в тусу или не лезть – это его личное дело. Строить независимую морду, когда на тебе сидит и курит Фокс – тоже. На здоровье. Мама говорит, свои мозги не вставишь, и тут с ней соглашусь.

Короче, вернуть надо зайца. У всех должно быть что-то, за что можно держаться. Даже у таких дураков.

Глава 9

В прихожей

Дверь мне открыла Софи Лорен. То есть загорелая, красивая и чуть итальянская женщина с огромными глазами и распущенными каштановыми, с рыжими прядями волосами. Она была в голубой кофточке с большим вырезом и черной юбке. В руке у неё был зажат браслет-цепочка, который она тут же ловко застегнула на запястье.

– Извините, – пробормотала я. – Я, наверное, ошиблась…

И тут увидела в прихожей Андрея. Он подпирал спиной дверной косяк. И смотрел в пространство, будто не узнавая меня.

– Эй! – сказала я ему, и тогда женщина улыбнулась, отошла в сторону и весело посмотрела на Андрюху.

А он так и смотрел вперёд.

– Ты к Андрею? – уточнила женщина, переадресовав кокетливую улыбку мне. – Проходи. У нас, правда, беспорядок. Андрей, вытри пятно от пюре на полу, чтобы гостья не вляпалась. И я, кажется, просила не давать Кьяре еду в комнату.

Она словно не замечала окаменевшего Андрюху и растерянную меня. Вела себя так, будто всё вроде в порядке.

Я заметила, что загорелое у неё только лицо, шея и руки. Голые ноги были бледными. А ещё у неё стал живот торчать под кофточкой, как будто, открывая мне дверь, она втянула его, а увидев, что это всего лишь я, выдохнула.

Это меня немного успокоило – не такая уж она и неземная красавица. Однако мама Андрея вела себя по-прежнему так, словно она кинозвезда. Представилась («Татьяна! Как в Онегине! Вы уже проходили?»), что-то спросила про нашу «дружбу», сказала, что уходит в театр, а до театра ей надо успеть на важную деловую встречу (тут Андрей наконец-то оторвался от созерцания веника в углу за входной дверью и посмотрел на Татьяну, но не на лицо, а как-то искоса, на ноги). Произнося каждое слово, Татьяна поглядывала на себя в зеркало, словно проверяя – правильное ли выражение лица? И ещё она всё время размахивала руками и жестикулировала. Как какая-то иностранка.

Нет, понятно, все родители вообще иногда иностранцы. Некоторые вещи им совсем невозможно объяснить. Вот как иностранцы не понимают «загадочную русскую душу», так и родители – нашу.