Где поселится кузнец

Мы подъехали к толпе у входа в суд. Внутрь пускали немногих — старших офицеров, репортеров, именитых граждан Афин; мэр города стоял при входе вместе с пришлым подполковником. Джозеф Медилл закричал, завидя нас, что Чикаго не даст полк в обиду, что Иллинойс поставил под ружье больше полков, чем любой другой штат, а 19-й Иллинойский — лучший из лучших. Под крики Медилла мы спешились, прошли на крыльцо, и по дрогнувшим зрачкам подполковника я понял, что ему не велено пускать в суд Надин. Но она шла невозмутимая, — впереди Медилл, позади я, хмурый и бесцеремонный, — шла в армейских доспехах, и подполковник промедлил.

В зале я обнаружил друзей — Тэдди Доусона и Рэмэджа, офицеров бригады; в дальнем углу полковой капеллан, склонив голову, о чем-то говорил с женщиной в трауре, — афинские жители занимали две длинные скамьи, — скоро появился и суд: бригадный генерал Джемс Гарфилд, шесть полковников и секретарь суда в чине лейтенанта.

Вы еще не слышали от меня о подполковнике Джозефе Скотте. Он появился после выборов полкового в лагере Лонг, плоскогрудый, с худыми щеками и землистым лицом, но сильный, хорошо обученный и выносливый. Видно, генеральный адъютант штата сомневался, осилю ли я полк волонтеров, дал мне в помощь служаку, и Джозеф Скотт стал служить без лишних слов, не робкий в бою, но и не выходящий из ряда; недостаток честолюбия вредил этому офицеру. Я избрал Скотта мишенью для глаз, пока судейский лейтенант читал страницы обвинения; замкнутый взгляд, неспокойный, отвергающий от себя все пункты обвинения, грубые руки, то скрещенные на впалой груди, то лежащие на коленях, ладонями вверх. Я обвинялся в трех преступлениях: в халатном отношении к своим обязанностям в ущерб порядку и дисциплине, в поведении, не приличествующем офицеру и джентльмену, и в невыполнении приказов. Лейтенант читал и читал, объявляя имена потерпевших, цену разграбленного, размеры потрав и незаконной фуражировки, номера и параграфы нарушенных приказов и пунктов армейского устава, мои грехи и мои возмутительные приказы, все содеянное мною во имя русской военной идеи, с тайной целью превратить друзей Союза в его врагов. С начала мая газеты Юга писали о разграблении Афин, «о разрушении прелестного, мирного города, заслужившего имя южного Эдема». Называли и сумму грабежа: 50 000 долларов, проломленные стены, руины, дымящиеся развалины, — американская Помпея, умерщвленная не лавой Везувия, но грязью Севера, варварством «дикого казака» и его орды. Странно сошлись числа! 50 000 долларов — это и цена, которую Ричмонд назначил за мою голову; отдайте мою голову мятежу — и Афины снимут иск. Нашлись перья и на Севере, готовые повторить клевету: особенно газета Брика Помроя, выходившая в Ла-Кроссе, — даже «Чикаго таймс» подхватила ложь о «разграблении Афин».

Я приготовился отвечать: мирная площадь за открытыми окнами суда, магазины без следов войны — мои союзники. Как наивен я был: лавочник поспешил поправить свой алтарь, чтобы не терять денег, но, скрыв ничтожные следы войны, он мог теперь стократно преувеличить урон. Пока в Алабаму не пришли мы, эти люди съезжались с плантаций на площади таких городков и там, в комитетах бдительности, вершили суд и расправу. Кабак служил им ристалищем, кучки бешеных, стакнувшихся у трактирной конторки, судили своих сограждан; обвиняемый, еще и не открыв рта, видел, как прилаживают к дереву веревку или заряжают ружье свинцом; крикни только вслед человеку — он аболиционист! он противник рабства! — и кабацкое правосудие не пощадит его. Афины обманули всех; у древних они взяли благородное имя; у Тартюфа — лицемерие; у церкви — наружную святость; у рабов — их кровь и будущее их детей; у солнца — плодородие; у земли — простор; у дьявола — все то черное, лживое и жестокое, что бурлило скрытно и вышло наружу, когда один из моих полков отступил, оставив на милость Афин раненых солдат. Тридцать семь солдат моей бригады оставалось на зеленой траве у трибун Афинского ипподрома, среди роз и гелиотропов; живым мы нашли одного, в свалке мертвых тел, на краю вырытой могилы.

Счет грабежам кончился, и в залу упали страшные слова, более неожиданные, чем если бы в сухом, оранжевом, безоблачном небе Афин ударил вдруг гром. Солдаты обвинялись в убийствах и насилиях. Жертвой иллинойских насильников пали девушки из пансиона благородных девиц; над их плотью надругались, но честь и имя должны остаться чисты, суд не может требовать их возвращения в Афины, пока в военной толпе бродят насильники. Надругались солдаты и над негритянской девушкой; ее тело не найдено, она жила далеко, на берегу Элк-ривер, преступники загнали отца и мать в кустарник за домом, потом в темноте ночи раздался тяжелый всплеск воды и смех убегавших солдат.