Где поселится кузнец

Под военной шинелью на Тадеуше черный сюртук, узкие брюки поверх сапог со шпорами, свежая рубаха, схваченная тесным, как корсет, жилетом, шелковые концы галстука темнели под седой сквозной бородой; это был все тот же щеголеватый Тадеуш, независимый и с гордой осанкой. Он повел меня к себе лесной тропой; едва мы вошли в лес, Тадеуш свистнул, и к нам из-за серых стволов ореха вышла лошадь. Мы шли пешком, слыша ее ровный дружеский шаг за спиной. Я рассказал Тадеушу о слухах о нем.

— Все верно, — сказал он. — Живу один, но именно теперь в моем доме — друг, вы увидите его, полковник.

— Я и генералом побыл, Тадеуш.

— Но для нас вы навсегда — полковник, которого не унизили даже и генеральские погоны. А госпожа Турчина — мадам?

— Она жива. — Я чувствовал, что он хотел бы узнать о ней, но остерегался. — И все еще с несносным полковником.

— Живу один, — повторил он. — Стараюсь не убивать без нужды. Привез сюда прах Ядвиги, отдельно от нее мне жить нельзя. Я получил здесь, как ветеран войны, сто шестьдесят акров земли, но изгороди не поставил, вот люди и не знают, где кончается моя земля. Ну, а колдун? Погодим немного, может, и вы колдуном меня назовете.

По пути к дому Тадеуш рассказал мне свою жизнь. Джемс Гарфилд не стал строго наказывать Драма за вызов на дуэль капеллана. Тадеуша увели на гауптвахту, но вскоре он вернулся в полк. Однако не таковы были Тадеуш Драм и Огастес Конэнт, чтобы забыть о брошенной перчатке. Конэнт искал дерзкого поступка, чтобы оставить на время одежды церкви и надеть мундир; Драм, вспоминая жену, холил в себе ненависть к осквернителю ее чести. И когда из Хантсвилла пришла весть об изгнании меня из армии, выстрелы между ними стали неизбежны. Они сошлись ночью, молча показали друг другу пистолеты и разошлись по местам. Конэнт ранил Тадеуша в бедро, сам не получив и царапины. Дело вышло наружу. Дон Карлос Бюэлл отнял у Драма роту, считая, что оба наказаны вровень, ведь и Конэнт отрешен от должности полкового капеллана. Но Конэнту дали в другой бригаде роту, а Драм стал непослушным офицером, непреклонным, опасным в жестокости к врагу. Продержись Бюэлл подольше, Тадеуш угодил бы в тюрьму; замена командующего спасла его. Но служилось ему нелегко; он стал подозрителен, дерзил старшим офицерам и весною 1864 года перешел в негритянский полк. Рассчитывал стать полковым, но в армейском штабе его унизили, дали не полк, а вполовину перебитую роту. Он принял и ее, не возразив и слова; с той поры Тадеуш отпустил бороду и усы, находя удовлетворение в ранней седине, будто хотел пришпорить собственную жизнь, быстрее прогнать ее к тому месту, где он соединится с Ядвигой. Черные солдаты за глаза называли тридцатидвухлетнего офицера «белым отцом», скоро он стал во главе полка, но черные давались ему трудно. Он признался мне в этом, как в грехе, он так и не умел разрушить разделительную дистанцию и приписывал это недостатку времени: будь у него еще один год, они достигли бы полного братства. Тадеуш обманывал себя; Говарду он сделался братом в считанные дни, Томаса принял сразу, — его пылкому сердцу не нужны были на это годы. Где-то жила в нем заносчивая порода, барство инстинкта: между ним и неграми лежала природа, физиология, и честный Тадеуш с ужасом открывал в себе этот порок, казнился и не мог переломить себя. Я помню его по Миссури и Алабаме, как он спешил любезно принять черного, принять, как равного, положить ему на плечо руку, и в самой этой поспешности виден был заданный урок. Полковой Тадеуш закончил войну, как и вступил в нее — капитаном. Война почти пять лет несла в кровавом потоке Тадеуша Драма, родившегося в семье канзасского пионера и польской иммигрантки. Молодой учитель из Оверленда близ Канзас-Сити Тадеуш Драм показал себя прирожденным офицером и единственным в своем роде стрелком; я не верю, что Огастеса Конэнта спас на дуэли случай, пожелай того Драм, он убил бы его, и убил бы так и в то место, как захотел бы. Война окончилась, и Тадеушу надо было самому решать, куда плыть. В Канзас он не поехал; мать умерла, с отцом он порвал до войны, когда тот сел на лошадь, чтобы вместе с другими фермерами охотиться на аболиционистов. Знакомый офицер-ирландец из бригады Миллигана надоумил Тадеуша взять у казны даровые 160 акров земли, и они поселились в южном углу Иллинойса. Тадеуш вырыл из земли Индианы прах жены, спустился на баркасе по Огайо и захоронил прах на своем участке.

Дом Тадеуша возник перед нами внезапно, такой непроглядный был даже и зимний лес. Хоромина из кряжей, какие не сразу найдешь и в этом лесу; над дверью прибита доска со словами: «Придите, страждущие!»

— Этот дом взял все мои деньги, — сказал Тадеуш.

— Часто ли забредают в ваши дебри люди? — усомнился я, глядя на доску с надписью.

— Нынешние переселенцы боятся леса, спешат к открытым землям, но и здесь живут люди.