Где рождаются циклоны

- Не хочу, — отвечает тот.

- Значит я никогда, никогда больше не увижу тебя. И Ж... выхватывает револьвер и убивает юношу.

Двадцать лет каторги.

Он является в Каенну, снабженный многочислен­ными рекомендациями.

Очень скоро приобретает всеобщее уважение. Получает место приказчика в каком-то предприя­тии, директор которого не находит ничего лучшего, как поручить ему воспитание своих детей, так как Ж... был из хорошей семьи и получил образование.

- Вы спрашиваете о случайных преступниках? О со­вершивших преступление в припадке страсти? А! мой милый друг, они погибают, как и остальные. Все равно, что человек, брошенный в море. Ничего не поделаешь! Редко кому удается оправдаться. К тому же оправдывают только тех, у кого родные в состоянии, уплатить издержки процесса. Вот вам пример. Был там в госпи­тале служитель, славный малый, уверяю вас. Он рас­сказал мне, как с ним это случилось. Как он сделался убийцей. Каково! А?

— Это был бретонец. Служил он на парусном судне. После длинного перехода он возвращается в Сен-Назер. И тут же решает посетить одну женщину, которую знал раньше и у которой остались какие-то его старые вещи. Он идет к ней. Женщина была в кровати и чистила картофель. В кресле, у окна, сидел мужчина, с унтер-офицерскими нашивками. Мужчина этот даже не пошевельнулся.

Женщина стала надсмехаться над моряком.

- Ладно, — сказал он, — отдай мне мои вещи. Женщина встает, берет вещи и бросает их матросу.

Выпадает ее фотографическая карточка.

- Отдай мне ее, — говорит матрос, — это моя кар­точка.

Женщина делает вид, что хочет ее разорвать. Ма­трос кидается к ней, чтобы вырвать у нее карточку.

Унтер-офицер приходит на помощь к женщине и хватает моряка за плечи. Этот последний схватывает лежавший на ночном столике нож для чистки карто­феля и, не глядя, наносит удар за своей спиной. Лезвие ножа вонзается унтер-офицеру в пах. Он па­дает и умирает. Матрос уходит и отдается в руки властей. Десять лет каторги.

Я устроил его служителем в госпитале. Это был очень тихий парень, хорошо знавший садоводство".

Хотя ночь на исходе, но духота не уменьшилась. Несмотря на тяжелый, насыщенный электричеством воздух, который давит, как свинец, падре с погаснув­шей трубкой в руке, с приподнятой сутаной, из-под которой видны его волосатые ноги, громко храпит.

Разговоры на деке.

- Да, monsieur, из всех негров я признаю только сенегальцев. Представьте себе, что на Мартинике нашли двух убитых священников. Сердце у них оказалось вынутым, чтобы сделать из него порошок.

- Смотрите, чтобы с вашей головы не упал волос на землю; иначе ваш враг может поднять его и при­готовить вам "куинбуа“. Если вы сделаете замечание вашей кухарке, она положит такой „куинбуа" в ваш завтрак.

- Нет, я не люблю Лоти. Таити представилось мне совсем в другом свете. Таитянки но вечерам катаются на велосипеде, сидя, как амазонки, в своих развевающихся платьях, с большими раскрашенными бумажными шарами, заменяющими им фонари.

- Для таитянки, — сказал полковник, — все мужчины одинаковы. Она даже предпочтет денщика полковнику, если только полковник стар, а денщик молод. — Я не люблю картин Гогэна, — заметил колониальный чиновник. Гогэн был не важная личность, он перенял все обычаи канаков. Когда был аукцион его произведений, много вещей украли, между прочим скульптуру, изображаю­щую епископа.

*

* *

Вот они все сидят тут за столом, белые, с синева­тым отливом, целлулоидные воротнички оттеняют их темные лица, сшитое по последней моде, слишком уз­кое европейское платье и ботинки стесняют их; но еще более стесняет их то обязательное начальное образо­вание, которое столь любящее просвещение правитель­ство с честью и славой распространяет в глуши дале­ких джунглей.

Говорят они очень красноречиво, но головы их переполнены готовыми формулами, они изрекают трафа­ретные истины, общие места и произносят избитые фразы, как люди, объевшиеся плохой пищей. Разговоры составляют для них неиссякаемый источник удоволь­ствия.

Их жесты неестественны и напыщенны; их слова громкие и пустые. Глядя на них, невольно вспоминаешь крики попугаев, среди густой листвы, в вершинах ман­говых деревьев на берегу большой, молчаливой реки.

У них все великолепные имена: Цезарь, Помпей, Александр, Сократ, но бывают и шуточные, например, Купидон. Но Цицерон занимает должность дорожного смотрителя, а Тит — переписчика.

Г. Симфорьен возвращается из Франции, где он окончил свое образование. Теперь он адвокат. Темный цвет его лица является результатом смешения многих рас; но ему повезло: у него есть усы. Он носит пенснэ и пристежной воротничек, часто без галстуха. Его ум­ственный багаж — слова и даты. Если он мало понимает дух законов, зато, по крайней мере, знает их хронологию.

Он не может процитировать какой-нибудь декрет без того, чтобы не привести месяц и число его изда­ния. Он выкладывает свои знания с наивным хвастов­ством. Эти свеже-испеченные богачи очень скоро забы­вают, что еще так недавно они были бедняками.