Где рождаются циклоны

Самба наводил ужас на лес в течение нескольких недель. Как-то раз он встретился с другим беглым каторжником, не имевшим ружья. Этот последний бросился на сенегальца и одним ударом сабли отрубил ему руку. Затем он привязал его к дереву, взял ружье и оставил его искалеченного в джунглях. Два дня спустя жандармы смертельно ранили этого человека. Умирая, он рассказал, что убил Самбу и указал, где находится труп. Отправились туда и вместо тела нашли то, что оставили от него коршуны и муравьи.

Госпиталь

Госпиталь каторги является просто павильоном военного госпиталя. Солдаты и каторжники помещаются по соседству. В дверях вас встречают больничные служители, которые вместе с тем и надзиратели. На переднем дворе растет великолепное темное манговое дерево, сучья которого гнутся от плодов.

Госпиталь ничем не защищен от морского ветра. Из его окон виден рейд. Под аркадами разгуливают каторжники-арабы, которым оставляют их тюрбаны, и желтые левантинцы в красных фесках. Они бродят по комнатам, как больные собаки. Те, кто находится здесь, действительно больны, так как доктор каторги с большим разбором отправляет в госпиталь.

Маленькая квадратная комната, с выложенным каменными квадратиками полом и с каменным столом, или так-называемым «биллиардом». Это анатомический кабинет. Вскрытий здесь никогда не производят, но в нем находится нечто весьма любопытное. Это небольшая витрина, на которую стоит взглянуть. В ней поставлены девять голов, с закрытыми глазами, но три в ряд. Это головы казненных. Они имеют цвет пожелтевшей бумаги, кроме головы негра, сероватого оттенка. Головы кажутся совсем маленькими, закорузлыми и съежившимися, вследствие бальзамирования. Вероятно, губы были подкрашены, так как они слишком яркие. Кажется, будто эти девять обезглавленных глядят на вас с какой-то усмешкой, стиснув зубы. Рот у всех искажен последней судорогой. У негра Бамбары видны все его зубы. Как говорят, это был здоровенный парень, который, умирая, крикнул: «Прощай Кайенна». Рядом с ним худощавое лицо, без подбородка, с жестоким выражением.

Этот небольшой кабинет производит зловещее впечатление, подобно тем музеям, в которые разрешается входить только взрослым. Эти девять изможденных лиц, умерших под ножом людей, преследуют вас, как девять голов медузы. Они привлекают взгляд и нельзя от них оторваться. Напрасно стараешься разгадать загадку, скрытую под этими опущенными веками.

Из девяти голов только одна не является жертвой гильотины, это голова Бриера, человека, обвиненного в убийстве своих семи детей. Так как преступление не было вполне доказано, его отправили на каторгу. Это был молчаливый крестьянин. Его желтое и длинное лицо кажется иссушенным. Он ни с кем не разговаривал. Иногда слышали, как он произносил: «Как могли поверить, что я убил своих детей!» До самой смерти он отрицал взводимое на него обвинение. Его сделали больничным служителем, так как он был очень кротким. Среди надзирателей многие убеждены, что он не был виновен, а был лишь жертвой ненависти в своей деревне.

Под миндальными деревьями

В этом уголке земли, над которым тяготеет проклятие каторги, существуют островки, где еще укрывается красота креольского быта.

С веранды, в тот час, когда подают пунш с толченым льдом, видно, как внизу, в темноте, трепещут листья, колеблемые ночным ветерком. Точно зеленые бриллианты сверкают первые светляки. Дом и сад полны запахом сваленного перед складами розового дерева. Это единственное время дня, когда чувствуется свежесть; женщины в белых туалетах возвращаются с тенниса у губернатора; качалки покачиваются около столиков, уставленных стаканами с вином.

Спать ложиться поздно; не хочется задыхаться под пологом от москитов. Идут посидеть под миндальными деревьями. Во время отлива обнажаются громадные, серые утесы, великолепные в своем унынии. Издалека доносится рокот волн. От яркого света круглой, блестящей луны померкли звезды; полная разных звуков ночь в этой далекой стране навевает тихую грусть.

Иногда я остаюсь на балконе, полулежа на качалке. Над собой я вижу только покрытую облаками луну и букет пальм… И мое сердце влечет меня, влечет неудержимо к мысли о возвращении на родину.

Земля смерти

Здесь, говорил доктор, каторга чувствуется повсюду.

Облокотившись на борт, в то время, как звонок корабельного служителя приглашает остающихся покинуть палубу, я в последний раз гляжу на окрашенную лучами заходящего солнца казарму на Мон-Сеперу и говорю мое последнее прости городу каторги.

Этот удаляющийся от меня темный гористый берег в старину давал приют, в устьях речек, корсарам и торговцам невольникам. Уже два века, как люди делают из него землю смерти. Но теперь не бриги, нагруженные, как скотом, невольниками, бросают здесь якорь, а корабли, переполненные запертыми в клетки каторжниками. Эта земля знала только рабство. Над ней тяготеет столько жестокости, горя и отчаяния, что даже тяжесть небесного свода кажется более легкой.