Где сходятся ветки

Я не уставал повторять, насколько нуждаюсь в сеансах, и однажды высказал пожелание полностью стереть свою личность, чтобы создать ее заново. «Это ведь возможно под руководством такого опытного гипнолога, как Зисельман, и такой мудрой женщины, как Павликовская?» – «Ты все время пытаешься исчезнуть, – потрепала меня по волосам Ирина. – Отличная тема для следующей встречи». – «И все-таки ты бы взялась сложить меня заново?» В вопросе была спрятана ирония, но, несмотря на ученые степени, Ирина ее не уловила. Ею всегда руководило желание лишить меня воли. Что ж, на это у нас есть особое предложение.

Заготовленную шкурку я сбросил ночью в пустынном месте неподалеку от психиатрической больницы. Лед Пряжки стал лоном для Рафаила. В кармане бедного самоубийцы нашли листок с телефоном психоаналитика – какой вызов профессионализму госпожи Павликовской!

Как я и предполагал, она не оставила меня. Насколько удалось выяснить через милую девушку Анну, с которой мы познакомились в тиндере, Зисельман провел с репринтом большое количество сеансов, задав ему правильные установки – такие, о каких я мечтал всю жизнь. Рафаил развивался и продолжает развиваться. Много читает, склонен к анализу, у него отличная память. Еще меня обгонит.

Что касается вашего преданного навек слуги, то я вышел из приключения оснащенным новым опытом.

Приблизительно тогда я и начал свой скромный бизнес. Разместил на профи. ру объявление о том, что опытный психотерапевт-самоучка готов помочь в наиболее сложных жизненных обстоятельствах, применяя уникальный авторский метод повышенной радикальности.

Раз в неделю кто-нибудь выходил на связь, и я назначал встречу в ближайшей «Шоколаднице». Большинству приходилось отказывать. Выслушивав истории беременной вич-инфицированной лесбиянки, которую изнасиловали дальнобойщики, мужчины, потерявшего семью, потому что он вовремя не отдал долг, или человека, тайно расчленившего и съевшего свою сожительницу, я только руками разводил. Но вот случилось так, что ко мне пришел менеджер по продаже стиральных машин. Ему хотелось одного – скрыться, затаиться, начать все сначала. Я узнал свои инсайты и раскрыл тайну печатного станка. Репринт первого клиента жил дольше остальных, пару месяцев он даже торговал «Индезитом». А оригинал, отдав мне все накопления, стал бродячим художником.

Теперь я остро нуждался в нормальной лаборатории и помощнике. Это должен был быть шедевр, идеальная копия. Думаю, у меня получилось.

С энтузиазмом взявшись за воспитание Уриила, я читал мальчику вслух Кодекс Бусидо: «Взвешивать каждое слово; быть умеренным; уважать правило «ствола и ветвей», где родители и господин – ствол дерева, а дети и подчиненные – его ветви». Хотелось, чтобы он не повторял моих ошибок, стал красивым, дисциплинированным, морально устойчивым, бесстрашным. Не зная, чем порадовать пацана, я дарил ему модельки мотоциклов (всегда хотелось лететь по трассе быстрее ветра, но было страшно).

Через пару лет, когда Ури научился ходить, он стал во всех смыслах моей правой рукой. Мы завозили бетон на участок в сумрачном лесу и заливали им клети опалубки, которую по моим указаниям крепили работяги. Для меня было принципиальным создать жилище самому. Влияний я избегал, поэтому отказался от мысли привлечь профессиональных архитекторов. Мой дом должен был отражать только меня – таким, какой я есть, без примесей.

Вначале предполагалось, что это будет башня голубого стекла, символическая водяная корона. Потом стало понятно, что простая форма не функциональна и не может вобрать в себя все, чего я хочу. Стоический минимализм уступил место сентиментальному барокко. Захотелось пережить прожитое еще раз, разобраться, проанализировать жизнь в тишине. Дополнительные комнаты образовывались на башне как наросты. В их полостях я складировал предметы, которые помнил и которые удалось найти на Авито, а иногда даже создавал целые инсталляции, позволявшие войти в нужное состояние. Внешне дом напоминал Гауди и Хундертвассера.

Общая работа сблизила нас с Уриилом, хотя я никогда не посвящал его в подробности своей жизни. Тем не менее кое-что он узнал обо мне, сделался то ли другом, то ли сыном, я уже не знаю. Чтобы не травмировать его, пришлось разработать шифрованный язык, с помощью которого я фиксировал поэзию метаморфоз, из которых плелось бесценное для науки существование первого самокопирующегося хомо сапиенс.

Этот язык можно описать как систему ветвей. Поначалу он состоял из гласных, которые слышались в завываниях ветра, свободно гулявшего по голубой башне.

«И» – было изображением ровного ствола, периода непрерывного роста.

«Е» – моментом, когда приходилось пускать перпендикулярную ветвь.

«Э» – символом облома.

«У» – раздвоения.

«О» – закольцованности в пустоте и одиночестве.

«А» – точкой подхода к вершине.

Были еще странные буквы «Ю» и «Ы», олицетворявшие боковые лазы и отнорки, водокруты и водоверти. «Я» использовалась в случае, если на вершине конструкции ждал смотровой пузырь эгоизма.