Где сходятся ветки

Я стала запихивать апельсины обратно. «Ты ведь меня никогда не любила, Маша? – медленно и с расстановкой продолжала мать. – Я не хотела, чтобы ты приезжала». – «Прости, что не отвечала. Была очень занята». – «Ты очень занятая у нас, да…» – «Представь себе…» – Меня душила обида от усталости, я совсем не так хотела вести разговор. «Всегда только себя любила…» – Мама рассматривала меня с издевательской жалостью. «То же самое могу сказать о тебе». – «Голова трещит – Тоненька устало поморщилась. – Умру сегодня. А ты приехала и надо мной издеваешься…» – «Ладно, ты не настроена общаться. Тогда я пойду». – «Давай-давай. И Валькино барахло прихвати…» Апельсины уже давно лежали в пакете. Я еще постояла, потом заставила себя наклониться и обнять тщедушное тельце. «Ты пила, что ли?» – послышался голос. Уже когда я отвернулась, собираясь уходить, донесся шепот: «Отец у тебя такой же был…» Подумала, зайду завтра, может, лучше выйдет. А ночью Тоненька и вправду умерла. Первый раз сделала как предупреждала.

Письмо я нашла в зеркальном шкафчике стенки, за сервизом, когда стала доставать его для гостей, пришедших на похороны. В юморе маме отказать было нельзя: она перевязала конверт георгиевской ленточкой. Судя по всему, это было единственное послание отцу.

«Дорогой Игорь. Жаль, что ты мне так ничего и не написал. У меня все хорошо, и спасибо тебе за рекомендованную литературу. Погода у нас по-прежнему хреновая, но мы люди привыкшие. Свидание было недолгим, но стремительным и, что самое главное, плодотворным. Благодаря тебе я взглянула новыми глазами на директора и устройство фабрики. Насчет монархии в целом я согласна. Для России – это лучшая форма правления. P.S. Надеюсь, ты все-таки дашь знать о себе. Кстати, лететь к нам, если подумать, не так уж далеко. Мы были бы рады. Чао». На конверте значилось: Игорю Веретенникову, Всесоюзный научно-исследовательский институт селекции и семеноводства овощных культур. Мать так письмо и не отправила.

В интернете нашлась диссертация этого Веретенникова – «Совершенствование технологии ввода трудносыпучего сырья в комбикорма», а также размытая черно-белая фотография. На ней мужчина в очках стоял посреди перепаханного поля. Судя по дате, мама решила написать отцу, когда мне исполнилось три месяца. Умер он лет десять назад. Был ли женат, остались ли после него дети, я так и не выяснила.

С похоронами помогала Валентина, тараторила по телефону с могильщиками, бестолково суетилась на рынке. В нашу квартиру гурьбой повалили одутловатые люди. В прихожей запахло куриным пометом, потом, перегаром и забивавшими всё крепкими женскими духами. Дамы, ворочаясь, переобувались в туфли. Мужики натягивали на лапы пакеты. Потянулись в гостиную, уселись за стол. С особым нажимом мне был представлен оплативший больницу мордатый тип из отдела маркетинга в очках, как у Познера. Он первым и поднял тост. Говорил, что до самого конца Тоненька сохраняла «благородство красоты» Все, мол, чувствовали, что она не из «этой оперы». Кто-то шепнул с незаметной издевкой: «Дворянские корни». К концу тоста мужчина странно дрогнул фиолетовыми губами, и я поняла, что у матери был бойфренд.

Коротко стриженая деловая женщина предложила повесить на птицефабрику памятную доску. Ведь немного людей проработали такой срок и с такой самоотдачей. «Да, она была хорошим человеком, очень честным, всегда всем помогала», – по-гусиному закивали гости.

Потом слово взяла Валентина. Объявила, что «Тоньке бы не понравилось, как скучно мы сидим». Хлопнула в ладоши и запела: «Я три года думала и ночами плакала, выйти мне за умного или за богатого…» К Валентине присоединились остальные.

Сквозь пелену передо мной замаячило будущее, ничем не отличавшееся от прошлого, – крашеная батарея в детсаду, теплый птичник со щебечущими бройлерами, надгробный памятник «Радуга» с цоколем «Лодочка». Так и не получилось заплакать, ни в крематории, ни здесь.

Когда гости ушли, Валентина преподнесла свой шедевр – море и парус с размашистой подписью «Valentina». Она сильно раскраснелась от кагора, тяжело дышала, но перед тем, как захлопнуть дверь, успела ляпнуть: «Ты не грусти, Машка, мать грустила, вот и заболела».

Всю ночь, надев на голову ободок с короной, я методично била сервиз. Потом ломала стулья и кусала спинку своей детской кроватки. Мне вручили почетный груз, поставили на лоб печать. Перед смертью мама свалила на меня все, с чем не справилась сама. Даже собственную смерть она использовала, чтобы унизить. Как же я ненавидела ее.