Где ты, бабье лето?

— Что вы там смухлевали? — устало спрашивал Белоголовый, он был еще болен.

Зимина закипела, но отвечала сдержанно:

— Без анализа говорить не стану. Анализ покажет.

— Вот и поезжайте докладывать в Москву. Лично. Я совсем расхворался.

— И когда только дадут спокойно работать?

— А вы спокойно умеете?

Она промолчала.

— Сегодня в горкоме в час совещание. Отчитаетесь по заготовке кормов.

— Сегодня суббота.

— Это я усвоил.

— Я не приеду.

— То есть?

— Погода разгуливается. В такой день надо здесь посмотреть, проверить… подтолкнуть, организовать. Не могу упускать дня… Часа!

— Ну, у вас там особый микроклимат, ливни — явление не эпизодическое, а каждодневное, так что как раз к часу у вас появится возможность приехать, — он брякнул трубкой.

«Функционер несчастный!» — ругнулась она. Но тут же одумалась. Что это? Устала? Отчаялась? Прежде не допустила бы такого тона. С руководством обычно находила верный. «Да уж, — усмехнулась про себя. — Теперь не справится относительно мыслишек о партийной работе…» Странно, но мимолетный тот разговор до сих пор тянул ниточку между ней и Белоголовым. Оба чувствовали.

Вчерашний прогноз погоды мало чем отличался от обычного: по области облачно, местами дожди. «Местами» — это, конечно, у них, в совхозе Рождественском, и тут ирония Белоголового напрасна. Погода менялась мгновенно. В семь утра солнце заливало все окрест, воздух был тепел и вкусен, но вот уже непонятная серость затягивала голубизну, последние зоревые, перламутровые облачка гасли на небесной окраине, и вокруг грустнело. Вечер вчера был совсем летний, облака весело меняли форму, загружали синеву сугробами, кораблями, то спеша, то застывая. В Нагишине, в старой деревне Центральной усадьбы, туман заволок блестящую гладь пруда, будто пухом припорошил, натек с полей, встал стеной — и она отпустила водителя Володю на сегодня; ему хотелось убрать сено, накошенное для овец. А теперь была тому рада, увидав в окно, как подкатил в лимузине главного инженера Сельхозтехники Константин Иванович.

Зимина быстро спустилась вниз и, перетерпев выжидательный ласковый взгляд и нежное пожатие — Константин Иванович долго не выпускал ее руки, — отказалась сесть с ним в машину под предлогом необходимости самой вести «уазик» (вряд ли до вечера возвратится!). Только спросила, что у него с руками — пальцы Константина Ивановича потемнели от какого-то неотмывного вещества. «Да Лида на картинке увидала полированные подоконники, так вот… краснодеревщиком заделался», — прыснул он смешком. «Потому нам и пришлось в горком обращаться?» — жестко усмехнулась Зимина, почувствовав неприятный укол от этой его старательности в новой их с женой квартире.

Но через несколько минут, гоня по дороге «уазик», почти не помнила, кто катит следом. Ее занимал диалог с Белоголовым. Точнее, теперь это был монолог: «Моя бы воля, уважаемый, глубокоуважаемый Серафим Антонович, я запретила бы вам разбирать анонимные письма! Грубые, часто грязные, как брань выпивохи. Омерзение вызывают. Когда пишет Пудов, понимаешь, — распирает человека стремление к справедливости, и уж только соображаешь, по делу или нет. Отсутствие подписи развязывает лукавые языки. Ну, что за подпись: „Два рабочих совхоза, участник войны и коммунист“. Какой же он коммунист? Фальсификация! Да разве приличный человек может так написать: „Зимина гробит совхоз“? Тон, стиль? Пишут из-за угла, плюют тебе вслед из щели — нечестная игра. Доносом несет! Что это: забота о деле или желание сбить с рабочего ритма, вышибить из седла?» Она продолжала убеждать, искала достойные формулировки, словно это могло оправдать ее или что-то исправить. А если… если силос испорчен?.. Скорее бы найти Жука.

За Редькинским лесом стрекотала, фыркала ворошилка. Жук ходил среди валков сена, переворачивал то в одном, то в другом месте. Перевернутые вчера валки просыхали медленно — солнце выглядывало лениво, нехотя съедая сырость.

Жук сразу возмутился:

— Невозможно, чтобы анализ плохой, все делалось по лучшим рекомендациям! И недостающие плиты ребята Суворова сами нашли, сами вмонтировали в траншеи. Да и нету у нас злостных гадов, так это от излишней самоуверенности — дескать, понимают побольше нас. Верно, беспокоились, как бы не загнило, а потом, видно, кто-то слух пустил, а кто-то и начирикал. Проницательный!.. — Он хмуровато поглядывал на подходившего Константина Ивановича.

А она смотрела в его большое черноглазое красивое лицо и почему-то верила, что «злостных гадов» в совхозе нет. «Добряк, потому я безоружна, но ведь это он бухтел в одну дуду с начальством — косить и косить. Мне бы настоять, подождать еще…» — проносилось в голове.

— Так необходимо прямо в ЦК писать? Между прочим, — она тоже оглянулась на Константина Ивановича, словно призывая поддержать ее, — в письме сообщается, что главный агроном Жук в самую страду по заграницам разъезжает, песни поет.

И верно, решением исполкома Жука направляли на десять дней в Чехословакию с городским ансамблем, приглашенным обществом дружбы.

Жук моргнул красивыми глазами: