Где ты, бабье лето?

— Пишет, — выжидающе поджала губы Алевтина, а сама думала: «Эва, хватились Веры, и кролика принесла, а то молока жалели, думали — пропадет без вас, а она уже в Красногорске квартиру зарабатывает».

Вера Пудова еще весной рассчиталась с почтой, уехала на оптический завод, приживается там как-то.

— Очень девчонку поглядеть хочется, — вздохнула Лизавета.

— Растет девчонка, чего ей. Вылитый Серега.

— Конечно, растет… Вера замуж не собирается?

— Не знаю, не писала.

— А чего там про Рыжухина-то Петра слыхать? — оживая, поинтересовалась Лизавета. — Людмила-то Филатова теперь с тобою работает?

— Со мной. А чего про него теперь, глупенького, услыхать можно — страсти господни.

— У меня дед какой-то плохой стал. Возьмет меня за руку и жмет, жмет: «Ты, говорит, не уходи, посиди со мной». И ругались, и дрались — все было, а сейчас так жалко…

— А мы баню думаем ставить, — сказала вдруг Женя, поднимая крошонку с крольчихой. — Как без бани? Поросенка заведем — ему варить надо, а на газу разве можно, весь дом спаришь. А в бане на печечке я все делать буду, и постирать там хорошо…

С удивлением слушала Алевтина у Женьки свои интонации. Свою манеру рассуждать. И мило, и смешно ей было, и чего-то боязно — хозяйкой становилась Женька. «Строгость-то от отца в ней», — подумала Алевтина и поспешила в дом. Как-то все больше разграничивала она себя и Женьку.

Мальчик снова ворочался, что-то все же было не так. Говорила Алевтина — водички через скобочку пролить, эта Марфа со своим языком может и вредное сотворить. Пошли-то они с этим воспитанием! Еще маленько — и будет сама командовать.

Женя решила учиться на воспитательницу детского сада, никак не хочет с коровами — дыхания, говорит, не хватает, женщина должна быть женщиной, дом вести, детей воспитывать — ну, работать чего, но не пятьдесят же коров доить. Тут и мужик холку собьет. В Орехово-Зуево собралась, в техникум педагогический.

«Поезжай, поезжай, все Степашка больше со мной будет, сами привьем, чего следует», — думала Алевтина и пристально вглядывалась в крохотное личико. Говорили — на Женьку ребенок походит, Алевтина же знала — на Юру: и носок крепенький, вон какой, бульбочкой — носатенький будет парень.

— Миленький ты мой, тебя-то у меня никто не отнимет!

Перед ней уже мелькали туманные горестные образы будущего, да когда оно еще будет, сколько ей жить-то осталось?

42

Председатель рабочкома Закревский решительно вошел в кабинет, не садясь, заговорил:

— Я должен сразу предупредить, что защищать Филатову не намерен! Устал от ее выходок, от жалоб на нее людей, пора воздать по заслугам. Люди волнуются, бушуют. Рыжухин — неизвестно, останется ли жив.

— Уже остался.

— Но будет инвалидом на всю жизнь. Если хорошо склеят. У него ребенок. Нет, благодетельствовать я не буду! Конечно, Филатов — человек превосходный, но уж она — извините…

— Не пара ему?

Ах, Ольга Дмитриевна все чаще поступала неосторожно, так и подмывало обнародовать свое личное, закричать о нем на весь мир. «Хорошо бы сбежать отсюда, — вдруг мелькнуло в уме, первый раз так мелькнуло и совсем некстати. — Или в горком перейти? Только что-то никто туда не зовет».

— Послушай, Валерий Михайлович, если мы здесь не можем убедить друг друга, на собрании и подавно ни к чему не придем. Так нельзя. Ты успокойся, давай разберемся, я вижу — тебя хорошо подзарядили. Ты был у Ибрагимовой, которая Рыжухина?.. Понятно. Я тоже десять раз говорила с ней. Но характеристику в суд мы должны дать объективную.

— Вот именно!

— А объективно — Филатова на работе горит, характер у нее добросовестный, хотя и вспыльчивый.

— Хамский!

— Но честная? Во всем честная… Таких поискать. И уж конечно, активная, каких мало. Умеет организовать…

— Можете писать что угодно. А я напишу свою… то есть, вместе с людьми сегодня оценим. — Он повернулся, пошел.

— Валерий Михайлович!

Характеристику требовал суд. Людмила находилась под следствием.

Зиминой хотелось сделать все, чтобы наказание по возможности умалить. С последней встречи она ни разу не виделась с Филатовым, по телефону говорили сдержанно, как если бы жена его была смертельно больна. Выслушивая, отвечая, не пыталась даже услышать его потаенное. Потаенного сейчас не существовало. Он был озабочен, расстроен, убит, неукоснительно приезжал ночевать домой, иногда обедать. Несколько раз обедали втроем, с Людмилой, обсуждая дело.

У Рыжухина оказались поломаны кости таза, оторвана сигма, переломана лодыжка правой голени, плюс шок третьей степени — то есть нанесены ему тяжкие телесные повреждения. Людмила виновной признавала себя лишь частично. На следствии показала, что приехала к дому Рыжухина на тракторе под управлением Суворова и прицепила будку. Что Рыжухин требовал остановить трактор, «мешал движению». Что Суворов отказался вести, и она пересела на место водителя. Тогда Рыжухин встал на подножку, — она двигалась со скоростью три километра в час. Он спрыгнул, шел справа, она думала, что отстал. А как совершила «наезд» — не поняла, лишь услышала крик.