Где ты, бабье лето?

— Это я велела зайти, — сказала Людмила, присаживаясь к длиннющему столу. На правах управляющей она всякую минуту входила в кабинет, особенно если тут оказывался Филатов, — Зимина старалась не обращать внимания.

— Ремонтирываем. Сцепление держит. Корзинки нет.

— Все врет, Ольга Дмитриевна! Плохо спрашиваем! Пропил дорогое время, а теперь у него там чего-то не хватает — я сама звонила Константину Ивановичу, говорит, все выписано, доставлено.

— Доста-авлено! — передразнил Пыркин. — Эти корзинки у спекулянтов только.

— Мил человек, — повернулся к нему и Филатов, — наверное, на поле или в кустах поискать надо. У нас на полях можно любой механизм собрать, вплоть до ракеты.

Зимина закрылась рукой, боясь рассмеяться, — она представила кучу железа, собранного в Редькине.

— Уйди и не порти нам праздника.

На выезде из Центральной им посигналил Жук — агроном катил навстречу в потрепанном «газике».

— Останови, — попросила Зимина Володю.

— Как настроение в бригадах? — крикнула Жуку, когда встали машины бок о бок. Бригады уже четко разделились по культурам.

— А какое оно может быть при таком солнышке?

— Потому, наверное, и Пыркин ошивается здесь — трактор стоит!

— Так не сегодня же картошку сажаем.

Могучая фигура главного агронома, искрящиеся сливы-глаза располагали к доверию, и Зимина старалась доверять.

— У Суворова как? Подвезли удобрения?

— На Суворова можно рассчитывать!

— Поехали, — помрачнела Зимина. Она так и не поняла, был ли Жук под Угрюмовом, где зерновое звено Суворова должно сеять овес. Много брал на себя Суворов, и ей-то хотелось первыми поздравить его ребят.

— Ей-богу, есть в нем что-то жуковатое, — усмехнувшись, бросила она назад, Филатову и Людмиле, — та увязалась с ними под каким-то грошовым предлогом.

— Только не торопи события, — сказал Филатов, словно услышал мысли, шевельнувшиеся в ней пока глубоко.

— По-моему, ему все равно, что где сеять и что куда вносить — лишь бы с районом не расходилось.

Молод был Жук, улыбчив, полон доброжелательства, а главное — странных для главного агронома стремлений: считал себя первым солистом музыкального городского ансамбля. Это умиляло Зимину, подкупало, и одновременно заставляло относиться настороженно.

Редькино пересекли у магазина, мелькнули дома молодых специалистов, школа, по другую сторону шоссе мастерские, машинный двор, кузница, фермы. Угрюмовская пашня сразу за ними.

С правого бока, перпендикулярно к шоссе, была когда-то дорога в Угрюмово, теперь место это являло собой развоженное тракторами, тонущее в воде и грязи пространство — рыжая глина отвалами блестела на солнце. По глубокой колее, странно безводной, шел человек — неужели куда-то дойдет? Ах, как нужна хорошая гравийная дорога к Угрюмову, да и к деревне за ним. Когда еще будут сносить! Пока тут живут люди, нельзя делать их жизнь адом. Прежде наезженные веками проселочные дороги хоть как-то сохранялись, теперь трактора не щадили их, наверстывая плановое время. «Может быть, насыпать все же дорогу, обговорить с инженерными и строительными службами?» — подумала Зимина и обернулась к Филатову. Но рядом сидела Людмила, и она промолчала (ощущая, как зреет недоброе чувство).

Машина забирала выше, стал виден широкий съезд, новая колея — водители в свою очередь не очень считались с полем. Володя петлял по пашне, потом по непаханому свернул влево и там, по неторному пути, у кустов, проскочил ложбинку, налитую водой. На выезде белела куча старой соломы, Филатов попросил остановить, выскочил, чиркнул спичкой — тонкий голубоватый дымок пошел завиваться вверх.

— Понравилось ему поджигать! — смеялась Людмила, обнажая ровные зубы и розовые десны.

Зимина, сидя впереди с водителем, не видела ее лица, но знала, как это выходит, когда Людмила смеется. А Людмила смеялась, хвастаясь мужем, его мальчишеством и, странно, — еще своей собственностью на это мальчишество! Зимина улыбалась, и хорошо, что Людмиле не было видно, как она улыбается.

На подходе к Угрюмову обочь пашни стояли трактора. Удобрения заправляли с зерном. И зерно и удобрения доставлены на машинах — где они объезжали воду, у тех же кустов?

Два поля почти сливались. На каждом работали сеялки, трактористы вели их кругами — одни отправлялись, другие приближались, сделав гон.

Зимина и Филатов всех поздравляли с Первым маем, желали счастья, удач, пожимали руки.

— А я гляжу — комсомольская походочка: хозяйка приехала! — воскликнул Петро Рыжухин, весело оглядываясь на своих — Розу, толстого усатого шурина и его жену, — вот-де, мол, в каких мы с директором дружеских отношениях!

— Не слушайте его, Ольга Дмитриевна, балабона! — говорила Роза, однако без тени смущения, скорее одобрение отразилось на хорошеньком смуглом плосковатом лице, когда, играя, сдвинула своему Петру кепку на глаза.

Зимину удивило, но и понравилось, что Рыжухин и шурин его взяли сеяльщицами жен, — вот, значит, кому доверяли. Она совсем развеселилась, увидав мать Суворова и Татьяну Ледневу:

— Что, ребятки, без маманек никуда?

— Это они с Сашей работают, у меня вон тетя Маша Хлебина да с промкомбината девочка, — буркнул Юрка.