Где ты теперь?

– Забочусь? – Сам я все совсем по-другому себе представлял. Да я, может, и не встречал никого лучше ее. Я о ней не заботился. Скорее, это она обо мне заботилась, разве нет?

– С тех пор как ты приехал, она прямо-таки расцвела. Поэтому… я просто хотела бы, чтобы ты постарался беречь ее. Ладно?

– Ты о чем это?

– Матиас, ты знаешь, о чем я.

Я опасливо кивнул. Втягивал в себя яблочную пластмассу. Потом посмотрел на машину. Они там, похоже, заснули. И тут мы увидели, как во фьорд, тихо урча, заходит паром.

Анна прищурилась:

– Ты что, правда считал, что ты здесь всем безразличен?

Я задумался.

– Да, – ответил я, я и правда так считал.

– Ну, в таком случае ты ошибался, – улыбаясь, сказала Анна.

– Наверное.

Она обняла меня:

– Пошли же, печальный норвежец. А то не попадем в Карлсвик.

– И будет о чем жалеть?

Она рассмеялась:

– Вообще-то нет.

Мы пошли к машине, а паром начал пришвартовываться.

Когда я уселся на место, задремавшая НН проснулась. Хавстейн повернулся ко мне:

– Купили что-нибудь?

Я показал на яблочный сок. Хавстейн поморщился:

– И ты это пьешь? Это же химия.

– Суперхимия, – ответил я.

Паром стукнулся о причал, дверь автомобильного отсека распахнулась, и мы въехали на борт. Мы оказались чуть ли не единственными пассажирами: помимо нас на борту был только трейлер, пара других машин и маленькое семейство без автомобиля.

Когда паром вышел во фьорд, я, застегнув свою тонкую куртку, поднялся на палубу и уцепился за поручни, а остальные сидели в кафе, расположенном в носовой части. Дул сильный ветер, для туристов был не сезон, поэтому я стоял почти один, только пара матросов пробежала к машинному отделению или рубке. Обогнув Карлсой, мы вышли на самую середину фьорда, вокруг возвышались острые скалистые вершины, по сравнению с которыми мы в нашей плавучей лоханке казались маленькими и жалкими. Я пытался прикинуть, чего же я достиг за последние месяцы. Почти все это время я провел в ожидании, причем я даже и определиться не смог, чего же я жду. Лучших времен? Когда я вновь смогу работать? Что в один прекрасный день прилетит Хелле и увезет меня домой? Или нового тысячелетия, в котором люди опять захотят большими партиями покупать цветы и растения? Я не многого добился. Почти ничего. Однако есть же люди, которые, можно сказать, всю жизнь ничего не делают. Принимают все как должное. И если вдуматься, то это вовсе не так плохо.

Сейчас у меня, несмотря ни на что, опять появилась работа.

Я на правильном пути.

Я перестал ждать, разве нет?

На воду рядом с паромом сел тупик. Обогнув корму, он поплыл вдоль борта, а потом опять поднялся в воздух и немного покружил надо мной, будто размышляя, стоит ли ему тут садиться. По его глазам я понял, что он решил эту затею бросить. И улетел прочь.

Открыв двойные деревянные двери, на палубу вышел Хавстейн. Он встал рядом со мной и оперся на поручень.

– Ну как? – спросил он, – что скажешь?

– Красиво здесь, – ответил я.

– Естественно. – Он указал на оставшийся позади остров. – Это Карлсой. Его иногда видно из Гьогва. А во-он там, – продолжал он, перегибаясь через перила и глядя вперед, – это Кюной, там, где пирамида.

– Пирамида?

– Гора такая. Похожая на пирамиду. Подожди – увидишь.

Я огляделся. Со всех сторон абсолютно пустынные острова. Почти серые. Я подумал, что с тех пор, как я приехал сюда летом, все сильно изменилось. Тогда все было таким зеленым, даже ярко-зеленым. Сейчас же цвета потускнели, а природа будто полиняла. И горы оделись в белый мех.

– Как прошло Рождество? – спросил Хавстейн.

– Замечательно. Тихо и спокойно.

– Мне сказали, ты не поехал домой. В Норвегию.

– Да?

– НН так сказала.

Мне хотелось спросить о ней, ее настоящее имя. Хотелось спросить, зачем он хранит архив. Но я не спросил. Не мог я просто взять и признаться, что я опять рылся в его вещах. Поэтому я сказал:

– В Гьогве ничем не хуже.

– Тебе что, не хотелось ехать домой?

– Я опоздал на самолет.

– Но домой тебе хотелось?

Молчание. Над палубой пролетела еще одна птица, но ничего картинного в этом не было.

– Не знаю.

Хавстейн не ответил.

– Никак не могу осознать до конца, что завтра уже будет двухтысячный год, – только и произнес он.

– Странно это.

– Помню, когда наступили восьмидесятые, мне тоже это показалось чудным. И в девяностые чувствовалось, будто началось будущее. А теперь? Нет, не знаю. Мне кажется, это все равно что войти в незнакомую комнату с завязанными глазами. И опереться не на кого.

– Ну, мы же вместе? Разве не так?

Хавстейн отвел взгляд. Посмотрел вперед. Его вниманием полностью завладел фьорд. Я не мог угадать, о чем он думал. Мы обособлены, а хорошо это или плохо, я сказать не мог. Если это вообще имеет хоть какое-то значение.

– Так. Мы все – вместе. И поэтому должны быть счастливы.

– Ясное дело.

– Матиас, а тебе не кажется это странным? Ты только подумай: нас пятеро, всем за тридцать, и никто из нас не женат. Ни у кого нет семьи. Детей.

Я подумал об НН.

– Наверное, брак – лишь лекарство от одиночества, или, может, мы какие-то особенные. Исключение из правил.