Где валяются поцелуи. Париж

Постепенно жить в Париже становилось так же, как и везде. Она вспомнила Питер, парк рядом с домом, скамейки, где она кормила птиц, те прилетали, стоило только солнцу насыпать крошек тепла, и улетали, когда тепло кончалось, вместе с листьями, вместе с летом. Весны прилетали и улетали. Кате хотелось, чтобы здесь, в Париже, жизнь измерялась днями, а не сезонами. «Не место красит человека, человек красит время и себя», – добавила она у зеркала несколько штрихов своему макияжу, взяла сумочку и выскочила на свежий воздух. Душа просила какой-то вечной новизны. Время постоянно, и найти его не было никакой возможности, если только обрести новое. «Жизнь делится на тех, с кем время теряешь, и на тех, с кем не замечаешь. Как же это верно! Где же этот незаметный человек?» Нет, не хотелось ей выглядеть неблагодарной сукой по отношению к Пьеру, но то чувство, что жизнь ее проваливается в дыру, даже в пустоту, не давало покоя, не давало стимула для новых подвигов. Она не питала к нему никаких чувств, поэтому те скоро умерли от голода. «Если тебе кажется, что твоя жизнь идет под чью-то диктовку, что роль твоя сводится только к тому, чтобы расставлять в этом диктанте правильно знаки препинания, не пора ли поставить точку? Предложений-то уйма, стоит только выйти на улицу и вдохнуть немного весны». «Пора, давно пора!» – отвечала она сама себе.

* * *

Жак писал что-то на ее спине.

– Что ты там все пишешь?

– Роман. Не нравится?

– Очень нравится. Вот чего никогда не понимала: как можно лечь и… начать писать. Тем более в твоей манере. Я понимаю, когда повествуешь, излагаешь, переносишь… Но вот как ты – вытачиваешь и оттачиваешь из словесных брусочков филигранную этакую штучку-фразу. Которую и так и сяк вертишь и смакуешь, все более и более углубляясь в смысл и находя подтексты…

– Честно говоря, мне надоело писать в стол.

– Ах ты, зараза. Я, значит, для него стол. Только скажешь ему комплимент, а тебе перо в спину. В этом весь мужчина, – откинулась на спину Катя и стала искать звезды на потолке.

– Мне уже страшно.

– Не бойся, это не больно. О чем сейчас пишешь? – все еще глядя в бетонное небо, произнесла Катя.

– Об осени.

– У тебя осенью кто-то был?

Жак знал, что настроение Кати скрывалось в прическе: если это была кичка – жди шторма, распущенные по плечам волосы говорили сами за себя: «Кто бы еще обнял меня с таким же пристрастием». Небо хмурилось. Сейчас она начала уже собирать разбросанные волосы, небрежно, примерно как парикмахер на полу после стрижки.

– Разве я мог бы на твоей спине о ком-то. Обижаешь.

– Разве художник не должен быть правдив?

– Должен только бедный художник. Причем, как правило, всем.

– А ты богатый?

– Очень.

– Воображением?

– Ага, красками. И не каждый писатель имеет такой прекрасный холст.

– Ах ты, сердцежуй, – оставила наконец Катя свои волосы в покое. – Ну, и что там с осенью? Золотая?

– Да. Золотая. Сдать бы ее в ломбард.

– Или переплавить в обручальное кольцо.

– В два, и одно с бриллиантом.

– Чувствую, дорога пошла прямо к свадьбе.

– Дальняя дорога, – бегали мои ладони по ее коже. – Я подумал, могли бы мы так же непринужденно болтать, если бы ехали в трамвае?

– Нет, там же контролеры.

– Ты имеешь в виду общество? Общество любит контролировать.

– Да, давай-ка возьмем такси, – предложила Катя.

– Пусть дорога на теплых крыльях перелетных листьев и птиц.

– Стихи?

– Нет, проза.

– Опять в стол? – повернула голову к Жаку и укусила легонько его плечо. – Кажется, для прозы не хватает какого-то глагола.

– «Не хватает» – это главный наш жизненный принцип, можно сказать, кислород для развития, – мои пальцы все еще стучались в ее кожу, будто просились войти в тепло и бегали туда-сюда в поисках входа.

– К женщинам это больше относится.

– Ты про мозг?

– Не только. Я про все.

– Если бы не вы. Мужчинам бы хватало.

– Да, вы, мужчины, готовы довольствоваться малым, лишь бы не трогали. Жизнь бы замерла. Ни тебе войн, ни тебе скандалов, скучно. Без женщин. Ты не согласен?

– Жизнь и есть женщина. Все начинается с нее.

– И ею заканчивается.

– Женщина – космос. – Вселенная.

– А мужчина – потолок.

– Откуда ты это взяла?

– С потолка, с потолка.

– Положи обратно. – Жизнь всегда делилась на тех, с кем она переспала, и на тех, кто – с ней.

– Что бы ты понимал в женской любви. Люди гаснут, как спички. Одни успевают разжечь костер, от других только голубой шарфик дымки, который немедленно растворяется.

Никто не знает, с чего начинается любовь, но все чувствуют, где она закончилась.

– С женщинами сложно. Я начал понимать свою только через год, – Жак преданно посмотрел на Кэт.

– Живете вместе?

– Встречаемся.

– Тогда до понимания тебе еще далеко, чтобы понять женщину, надо с ней жить.

– А я что делаю?

– Ты гладишь мою спину, только и всего.

– Я же говорю: даже когда все есть, вам чего-то не хватает.

– Хорошо, давай сам про себя. Ты, что делаешь ты?

– По жизни?

– Ты все время делаешь вид, что живешь.

– Вид?

– Да, вид, а скорее даже видок. Разве не так? Разве это жизнь?

– Не жизнь. Я делаю вид, что живу, оттого получается не дело, а поделка какая-то.