Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Вам уже свободно можно выезжать. После нескольких уси ленных массажей вы можете являться в лазарет только через день, пока не удастся хорошенько разогнуть руку. Императрица поместит вас с женою в колоннаде Большого дворца. А потом вас отправят в Евпаторию на грязи.

Номер, который нам отвели в самом конце колоннады, был тот самый, в котором в счастливые мирные дни мы останавливались, когда дивизион ходил в Царское на Высочайшие смотры. Тогда, накануне парада и торжественного обеда, мы отдыхали здесь. Молодежь балаганила, запирали друг друга в огромный платяной шкаф и выкидывали разные штуки… Теперь в комнатах помещались жены и матери опасно раненных. Мы занимали две смежных комнаты с широкой двуспальной кроватью, софой и прелестной мебелью. Напротив, в одной комнате жила жена капитана Гаскевича, в другой – милая парочка молодоженов: поручик Новороссийского драгунского полка Лепеха и его юная супруга, оба жизнерадостные и по уши влюбленные друг в друга. Все мы очень сдружились между собой. Утром, едва мы успевали протереть глаза, как уже раздавался легкий стук и в соседней комнате появлялись лакеи с огромным серебряным подносом, на котором едва помещались чашечки китайского фарфора, кофе, сливки, сахар, сухарики и булки всех сортов, сыр и масло.

– Обед в двенадцать, ужин в пять, – а вечером чай в восемь часов, – предупреждал старший лакей, – без опозданий. Но для вас мы всегда оставляем, как бы поздно ни вернулись! Для вас всегда все готово!

И действительно, даже когда нам случалось вернуться ночью, раздавался обычный стук, и на низеньком круглом столе нашего будуара появлялся роскошный поднос с его вкусным содержимым. Совсем как в сказке: «Столик, накройся!»

– Зачем?.. Зачем вы так о нас беспокоитесь?

– Для вас всегда найдется, – твердил, улыбаясь, лакей.

Однажды днем во внеурочное время раздался стук в дверь. Я вышел в другую комнату и обмер от удивления: передо мною стоял наш бессменный фуражир, которого я всегда встречал первым, подъезжая к батарее, и всегда оставлял последним, отъезжая.

– Вачейшвили!.. Какими судьбами?

Да, это был сам Вачейшвили, выдержанный и спокойный, такой, как бывал всегда – и на полях сражений, и в разъездах, и везде. В руках он держал огромный портфель со всей батарейной канцелярией.

– Извольте подписать. Вот сдаточные ведомости, батарею принимает капитан Кузнецов. Прудкий – он уже классный чиновник – просит передать, что «Инвалидный капитал» пришлось расписать по другим рубрикам, командир дивизиона все доискивается, откуда у нас такие деньги. Раненых ведь теперь совсем нет. Снарядов мало, стоим все время на пассивном участке. Вас все вспоминают. Не то было время! Тогда мы работали один за всех.

– Спасибо, родные! И я вас не забываю. Я заказал 525 маленьких фотографий в кавказской форме и с Георгием. Передай каждому на память.

– Все думали, что вы помрете. Больно уж вы себя не жалели.

– А офицеры?

– Все шлют привет. Теперь ведь и Кулакова произвели в поручики. Дзаболова представили в офицеры.

– А поручик Коркашвили?

– Уже произведен в штабс-капитаны.

– Не написал мне?

– Никак нет. Только вот господа офицеры послали вам телеграмму с получением Георгия. А орден командир дивизиона заслал в Киев, когда вы его еще получите!

Я получил его только перед самым отъездом на позицию.

Коркашвили не писал мне по понятными причинам. Когда меня унесли из боя, никто не верил в мое выздоровление. Через несколько дней, уже в лазарете, Алечка принесла мне его письмо.

– Смотри, что мне написал Петька! Да он с ума сошел!

Я давно уже видел все, что происходило в его душе. Перед выходом в поход Аля была с ним сердечнее обыкновенного.

– Милый Петя, – говорила она ему, – вы знаете нашего командира. Себя он не жалеет, он грудью стоит за своих… В нем ваше счастье, и честь, и слава вашей батареи. Ради всего святого, ради вас самих, ради меня… берегите его, не дайте ему стать жертвой своей удали.

С тех пор во всех боях я замечал, что в его душе происходила борьба. Если командир будет убит, быть может, в первом порыве отчаяния она бросится к нему в объятия… И вот всякий раз, когда мне предстоял выбор между бесславным бездействием и безумной опасностью, он являлся ко мне.

Это живо напоминало мне шотландскую балладу:

Скакать, вперед – и смерть, и ад…
Вернуться – преступленье. —
Чтоб сделал ты, мой сквайр, когда б
Стал графом на мгновенье?

Я уже заранее знал его ответ, тождественный с ответом оруженосца.

Но когда начиналось сраженье и снаряды засыпали мой наблюдательный пункт, неожиданно появлялся Коркашвили и умолял меня уступить ему свой пост. Но Бог меня хранил, подо мной убивали коней, засыпали меня осколками, но я оставался цел… до последнего случая, когда с 300 шагов расстояния я получил пулевые раны… Теперь, казалось, для него наступил желанный час. Письмо его было написано в огненных выражениях. Наконец-то судьба посылает ему награду за тысячу страданий, которые он выносил молча! Одно слово, и он прилетит к ней!