Gears of War #5. “Глыба”

“Но ты всё знал уже тогда, Адам, не один год прожив с этими знаниями”.

Адам Феникс выступил тогда против применения “Молота Зари”. Несмотря на то, что профессор сам разработал это оружие, созданное как крайнее средство сдерживания на случай глобальной войны, он не хотел применять его. Прескотт тогда задал ему вопрос, есть ли у профессора какое-нибудь иное предложение, но лишь сейчас понял истинный смысл его ответа. Для председателя теперь каждое слово из той его фразы несло в себе совершенно иной, шокирующий смысл.

“«Если бы у нас было больше времени… То мы могли бы остановить их другим способом»”.

Да, именно так Феникс и ответил. Тогда эта фраза прозвучала, будто бы профессор просто пытался найти куда менее разрушительные способы уничтожить противника, безо всяких скрытых смыслов. И хоть Адаму вовсе и не свойственна была подобная нерешительность, но его реакцию вполне можно было понять. Не каждый день правительство принимает решение спалить в труху всё население планеты, чтобы победить в войне.

“Но ты ведь вовсе не это имел в виду, да?”

Прескотт, как и все остальные, считал, что Саранча, вылезшая из-под земли без предупреждения, являлась каким-то доселе неизвестным науке видом живых существ, которые ждали своего часа в подземельях Сэры, скрываясь от посторонних глаз и ни с кем не идя на контакт. Но этим утром ему открылась вся болезненная правда.

“Феникс, ты лживая тварь. Просто высокомерная вероломная лживая тварь”.

Теперь Прескотту всё стало ясно. Всё встало на свои места. Председатель развернулся к сидевшему за столом Нэвилу Эстрому. Физик явно чувствовал себя не в своей тарелке, сложив руки на стол, будто бы сидел на допросе. Весь внешний вид этого худощавого мужчины в очках ясно говорил о том, какой же груз стыда лёг на его плечи из-за того, что пришлось выдать все секреты собственного начальника. Любой политик превыше всего ценил верность, даже если и сам такого качества не проявлял. Но в случае Адама Феникса вся эта верность была ни к чему.

“Он всё знал. Он всё это прекрасно знал, чёрт подери. Он знал об их наступлении, и всё равно промолчал, а потом хранил эту тайну до сегодняшнего дня”.

Прескотт даже не мог вспомнить, когда в последний раз его так шокировали именно чьи-то слова, а не какие-либо события. Когда Саранча вылезла на поверхность, он был ошарашен не меньше всех остальных. Порой ему попадались материалы под грифом секретности, после ознакомления с которыми он в диком страхе просыпался посреди ночи, а потом так и лежал, уставившись в потолок и будучи не в силах снова заснуть. Прескотт приходил в тихий ужас от того, что народ может узнать о подобных вещах, как, например, о том, насколько на самом деле опасен для здоровья контакт с эмульсией. Но ничто из этого не выбивало его из колеи, словно пощёчина, заставив пересмотреть все свои взгляды на мир и все свои познания о нём. Раньше председателю казалось, что он прекрасно знает, как же низко могут пасть люди. В этом и заключалась его работа: надо было понимать мотивы людей, уметь с ними обращаться и даже использовать их во благо себе и государству. Но Прескотт в жизни не мог себе представить, что найдётся человек, который позволит всему роду людскому погибнуть просто из-за собственной самонадеянности.

“Адам же учёный, бывший офицер, человек из высших кругов. Конечно, ему вечно всё не нравилось, да и правительство он частенько критиковал, но я в жизни бы не подумал, что он способен на предательство. Он и проблем серьёзных не создавал. Такого человека и на Азуру сослать не за что было. Он бы молчать не стал, сразу же сопротивляться бы начал. Для человека, благодаря трудам которого стало возможно одним нажатием кнопки сжечь заживо миллиарды людей, у него были слишком высокие моральные принципы”.

Прескотт решил, что сейчас самое время бросить спасательный круг тонувшему в океане отчаяния Нэвилу.

— «Понимаю, как вам было тяжело прийти с такими новостями ко мне, доктор Эстром», — начал он. — «Не стану делать вид, что не поражён ими до глубины души. Вы точно уверены, что всё так и было?»

— «Он сам мне об этом рассказал».