Геббельс: Нацистский мастер иллюзий

Война была частью изощренного камуфляжа для осуществления великого истребления. Даже на пике истребления, когда за немцами действительно были сожжены мосты, как объявил Геббельс,[294] нацистское руководство продолжало настаивать на ведении войны, с одной стороны, и эксплуатации механизма истребления — с другой. Бернд Вегнер предполагает, что Гитлер связывал военные триумфы с «Окончательным решением» — он считал, что сможет осуществить его только в случае победы в войне. После ухудшения военного положения Германии, особенно после поражения под Сталинградом, победа уже не стояла на первом месте в заботах Гитлера, а скорее задача удержать союзные войска подальше от лагерей уничтожения, чтобы немцы могли завершить начатое. С одной стороны, война велась для того, чтобы защитить существование лагерей, а с другой стороны, лагеря были психологическим рубежом, который удерживал немцев от начала переговоров: если нацистский режим пойдет на переговоры и его деяния станут достоянием общественности, это будет дорого стоить. Именно исходя из этого предположения, они просили ускорить темпы уничтожения в конце войны.[295] Как писал Геббельс: «Как я настоятельно внушал фюреру, если мы действительно больше не сможем удержаться на Западе, то наш последний политический план войны рухнет, ибо если англо-американцы дойдут до центральной Германии, то у них не будет ни малейшей причины вступать с нами в переговоры».[296]

Открытие ворот лагерей уничтожения и вовлечение в круг уничтожения новых еврейских групп, например, перевозка венгерских евреев в Аушвиц-Биркенау, было большой работой для немцев и требовало значительных ресурсов, которые были «оправданы», если причины были идеологическими, а не просто практическими: европейское еврейство должно было быть уничтожено до последнего, так как положение Германии улучшится, если оставшихся евреев перевезти на уничтожение. Отвлекаясь от военных поражений и бомбардировок немецкого тыла, механизм истребления оставался эффективным и полностью функционирующим. Гитлер действовал в соответствии с планами, которые в большинстве своем были недостижимыми мечтами, такими как завоевание СССР или восстановление города Линц. Очищение Европы от евреев было, пожалуй, одной из его более достижимых целей, возможно, даже самым эффективным планом, который он придумал, и который он собирался продолжать как можно дольше. Он даже приказал продолжить его в своем политическом завещании, которое он написал 29 апреля 1945 года, менее чем за 24 часа до своего самоубийства:

Но прежде всего я призываю руководство страны и тех, кто идет за ним, самым тщательным образом соблюдать расовые законы, вести беспощадную борьбу с отравителями всех народов мира — международным еврейством.

Несмотря на его сильную ненависть к евреям, проявившуюся к концу его дней, обстоятельства принятия решения о начале «Окончательного решения» до сих пор вызывают споры. Моммзен утверждает, что Холокост не был результатом разработанного плана, а развивался поэтапно в течение длительного времени и нарастал, пока не приобрел собственную внутреннюю динамику. Он считает, что нацистской идеологии, антисемитской пропаганды и авторитетных элементов недостаточно, чтобы объяснить, как это произошло. По его мнению, такой геноцид мог произойти и при других социальных условиях.[297]

Но, возможно, этот аргумент сложнее, чем может показаться при рассмотрении событий последнего года Третьего рейха, в течение которого нацистское руководство имело дело с напуганным бомбардировками гражданским населением, а также с фюрером, который терял рассудок, но все еще придерживался политики истребления. Одной из главных причин силы этого руководства было место, которое занимала пропаганда, и деятельность самого министра пропаганды Геббельса, который стал причиной продолжения Холокоста и призывал немцев продолжать истребление евреев даже после тяжелых поражений и даже после осознания невозможности победы.

Антисемитская традиция, которая глубоко укоренилась в нацистской идеологии, создала нечто новое во времена правления Гитлера — форму ненависти к евреям, которая оправдывала геноцид. Возможно, что «нечто новое» было не просто создано в Германии 1930-1940-х годов, а скорее время, место и люди у власти привели к этому «цивилизационному перелому». Изменилась не ненависть к евреям, а объективные условия для превращения ее из просто теории в реальную практику. Ключевую и даже решающую роль в этих объективных условиях сыграла нацистская пропаганда как инструмент, который, с одной стороны, делал истребление легитимным и консенсусным актом, а с другой — создавал «новую мораль» — мораль убийства. Как описала неистовство убийств еврейский политический философ немецкого происхождения Ханна Арендт в своей книге о суде над Адольфом Эйхманом: