GEDENKBUCH. Книга памяти немцев-трудармейцев

…Однажды вечером по лагерю прошел слух: составляется список трудармейцев, которых решено использовать в другом месте. На следующее утро тех, кто был намечен для этого, включая и меня, задержали в зоне. Нас выстроили на плацу и провели перекличку, осмотрев каждого критическим взглядом. Мы представляли собой весьма жалкое зрелище. И лагерное начальство приказало выдать тем, одежда которых уже никуда не годилась, новые штаны и рубахи. Полубосым выдали и новую обувь: эти «летние туфли» назывались «Нати», в отличие от зимних под названием «ЧТЗ» - по маркам двух тракторов, которые выпускались до войны заводами в Сталинграде и Челябинске.

Легко представить, как мы выглядели, если даже лагерное руководство не решилось отправить нас столь жалко одетыми по миру, хотя бы всего лишь в другой лагерь. В этот день нам разрешили помыться в бане, надеть свежее обмундирование, чтобы вечером 2 июля 1943 г. отправить нас на открытых платформах из «лагеря отдыха» в тот, откуда нас вывезли полумертвыми 5 мая. Здесь был сборный пункт для примерно 2500 трудармейцев из окрестных лагерей. В тупике возле лагерной зоны стояли около 50 товарных вагонов с двухэтажными нарами из неоструганных досок. Из нас тут же отсчитали по 50 человек на каждый вагон. Раздвижные двери закрылись.

В ночь на 3 июля мы двинулись в путь. Разумеется, место назначения и цель поездки, как всегда, держались в строгом секрете. И мы, как говорили у нас дома на Волге, слепо поехали по белу свету. Утром один из тех, кто лежал на «втором этаже», имея завидную возможность видеть свет сквозь зарешеченное окошко, сообщил, что наш поезд движется в западном направлении. Затем наверху стали называть и станции, названия которых были нам знакомы: Нижний Ингаш, Иланская, Канск, позднее Ачинск, Боготол…

И тут в вагоне послышались самые разные предположения. Один говорил: «Знаете что, мужики, может быть, что они везут нас домой на Волгу. Сейчас время уборки, зерно надо убрать под крышу, а людей нет, откуда же им и взяться, они ведь все на фронте. Тут мы самые лучшие работники, мы знаем всё о том, как там это нужно делать».

В разговор вступил другой: «Не болтай глупостей, Ханьяб, они не дали нам убрать хлеб в 41 -м году и, как можно было слышать, богатый урожай остался лежать на полях. А теперь они нам это и подавно не доверят».

Третий выразил свое предположение так: «Может быть и так, что они везут нас поближе к фронту. Положение складывается критическое, людей становится все меньше, а мы лучшие мужики в самом цветущем возрасте. Совнарком СССР мог бы тут организовать хорошее наступление».

Четвертый опроверг это предположение словами: «Твоя болтовня еще глупей. Они отправили с фронта к нам в лагеря высокообразованных командиров, бросили их за колючую проволоку вместе с красноармейцами, тут не может быть и речи, что нас пустят на фронт».

Пятый считал: «Хочу вам сказать, мужики, мы из одного лагеря попадем в другой, только ближе к фронту. Вот увидите и испытаете, что я прав».

Прав оказался, в конечном итоге, последний. Но пока это случилось, нам пришлось еще немало пережить. В обед - возможно, и немного позже - по раздвижной двери загрохотали, сдвинули засов, открыли дверь, и солнечный свет вместе с чистым свежим воздухом устремился в наш душный вагон. Все облегченно вздохнули. Вскоре нам принесли обед.

В середине нашего длинного состава было несколько небольших товарных вагонов. Часть из них загрузили продуктами, тут находилась и кухня, в одном вагоне ехало начальство поезда и охрана. День тянулся уныло, но один-то раз однообразие поездки было прервано радостным событием - нам дали поесть. Рацион был проще простого: 400 граммов хлеба и половник баланды. На другой день меню сменили: вместо баланды нам протянули по куску соленой рыбы. Утром и вечером мы могли пить чай с «оставшимся» от обеда хлебом. Я взял это слово в кавычки, так как ни у кого из 2500 заключенных не хватало сил сохранить до вечернего чая, не говоря уже о следующем утре, хотя бы крошку. Так что можно безо всякого сказать, что мы получали еду только раз в день и что, не считая утреннего и вечернего чая, нам не давали ни капли попить.

Если учесть, что поездка протекала в первой половине июля и нас через день «потчевали» куском соленой рыбы, то легко представить, какие муки нам пришлось испытывать из-за постоянной жажды. Мы бы охотно отказались от этого куска рыбы, чтобы не усиливать еще больше жгучую жажду, но голод каждый раз брал верх, и тем самым жажда становилась еще невыносимее. Начальство поезда, естественно, знало о наших муках, но оно и не думало о том, чтобы облегчить наше положение. Наш дневной рацион наверняка не случайно включал соленую рыбу. Во всяком случае, все мы были убеждены, что наши муки хотели усилить этим еще больше, ведь это было органично присуще всей лагерной системе, которая простиралась от Тихого океана на востоке до Северного Ледовитого океана на севере.