GEDENKBUCH. Книга памяти немцев-трудармейцев

И тут мне вспоминается ужасный случай. Примерно через полчаса после нас прибыла вторая группа, тоже несколько человек. Они были голоднее нас - им ведь по дороге не давали хлеба с маслом. Один из них не мог оторвать взгляда от кусков хлеба, сушившихся на крыше кузницы. «Мужики, я дам вам свои сапоги тут из мешка за ваш хлеб там - конечно, за весь. Поменяйтесь же со мной, прошу вас!» - сказал голодный местным. Те попытались успокоить человека, они сказали, что нас, когда мы придем в зону, конечно, покормят, пусть он немного потерпит. Но тот не отставал от них.

Тут один из местных на минуту отошел и принес человеку немного хлеба. Он вмиг его проглотил и опять предложил свои сапоги. Наконец, нашелся кто-то, готовый взять за хлеб пару сапог. «Разбогатевший» тотчас вновь принялся за еду. Его пытались удержать, уговаривали его, что в лагере действительно в достатке еды. Но человек продолжал есть… На следующее утро он был мертв. Беднягу сгубил обмененный хлеб, а также полученный в лагере, вместе с полусырой пшеничной кашей.

К обеду нас, пересчитав, ввели в зону. Там стояли группами люди и оглядывали нас любопытным взором:

- Откуда прибыли, мужики? Из каких же это мест вы родом?

- Из Гримма.

- Ух ты, я из Мессера, мы же дома были почти соседи.

- Из Бальцера я.

- Ах, боже мой, я из Антона, мы ведь из одного кантона.

Нам тотчас бросилось в глаза, что все вокруг нас были неплохо накормлены, но их одежда, напротив, выглядела совсем жалко. У некоторых вовсе не было рубах, их тела загорели почти дочерна. В бедственном состоянии находилась и их обувь. «Да, нас кормят, но с одеждой дело плохо», - сказали нам.

Затем нас повели в баню. Согласно строжайшему предписанию всех лагерей ГУЛАГа, и здесь каждому пришлось повесить свое белье на проволочное кольцо и отдать в прожарку; там, пока мы мылись, его дезинфицировали.

Из бани нас, наконец, отвели за стол. Столовую устроили во дворе под навесами. Каждый получил 800 граммов хлеба, полную миску пшеничной каши и жидкий, но сваренный также из пшеничной крупы суп. У нас широко раскрылись рты и глаза, такое не умещалось в наших головах. В сибирских лагерях рацион был настолько скуден, что люди едва выживали, а здесь мы внезапно увидели себя перенесенными в сказочную страну. Этого я не могу объяснить и сегодня.

Мой добрый дядя Лео Шмаль - мы всегда держались очень близко друг к другу - сказал: «Знаешь что, нам нельзя съедать эту еду сразу, если мы не хотим умереть. Мы съедим все постепенно, чтобы не переесть». Я по сей день благодарен моему родственнику за его добрый совет. Столь многие из нас, вновь прибывших, лежали наутро на своих нарах смертельно больные, 12 человек вовсе не дожили до следующего утра.

Мазунья - большой лагерь, он насчитывал более тысячи человек. При этом он был полностью отрезан от внешнего мира, газет и радио здесь не было, письма приходили редко, и еще реже счастливчики получали посылки от близких. Бараки в зоне стояли рядами, так что здесь были

настоящие улицы. На «базарной площади» шел обмен. Здесь оживленно меняли махорку на хлеб, причем спичечная коробка табака стоила дороже куска хлеба. Чего только не предлагали на этом рынке! Каждый обменивал то, что мог. Денег в лагере не было. Сколько мы зарабатываем, никто не знал, возможно, этого хватало не только на наше содержание, быть может, что-то оставалось - кто может сегодня это сказать? Коммунисты и комсомольцы, насколько я помню, не платили членских взносов.

В деревянных бараках было полно клопов, так что ночью на нарах невозможно было найти покоя. Люди мучились, затем, наконец, вставали и шли со своей постелью во двор, чтобы поспать под открытым небом, другие забирались на чердак и устраивались там. Тотчас бросалось в глаза, что лагерное начальство это не волновало. Многие трудармейцы страдали куриной слепотой и не могли передвигаться после захода солнца, так как ничего не видели - из-за однообразной пищи. Поскольку многочисленных деревянных бараков не хватало, в лагере установили палатки, в которых разместили и нас, новичков - по 30-40 человек в каждой палатке.

У дальнего забора зоны была установлена полдюжина треног, на которых висели большие чугунные котлы. В этих котлах готовили еду - я намеренно не говорю «варили», поскольку приготовление этой пищи не имело с варкой ничего общего. Вечером, перед сном, под котлами разводили огонь, в котлы наливали по паре ведер воды. Когда вода начинала кипеть, к ней добавляли из мешка определенное количество пшеницы и ждали, пока она вновь закипит. Затем огонь тушили, а котлы накрывали толстыми крышками. Крупа за ночь размягчалась и разбухала, утром полусырую кашу подавали на стол. О каких-либо жирах не было и речи, соль экономили, других добавок не было. Еда была безвкусной, но голода мы не испытывали, и все считали, что это самое главное.