GEDENKBUCH. Книга памяти немцев-трудармейцев

«Человек привыкает ко всему, только не к повешению», - утверждали мои гриммцы. И мы привыкли и к ежедневному 20-километровому маршу. Однажды мы, стоя на толстом льду, опять вытаскивали из воды бревна, и тут появился обворованный инвалид. Он пришел, чтобы сообщить нам, что вор обнаружен, это был один из деревенских. Мол, он обидел нас и просит у нас прощения: «Знаете, я видел тех немцев, воевал с фашистами. И я считал, что все одним миром мазаны. Я рад, что ошибался, простите меня».

Мы простили, нам было даже жаль его, он был, конечно, честный человек, его можно было понять. Его раны еще болели, и ему наверняка было нелегко протянуть нам руку и попросить прощения. Жаль, очень жаль, что в большинстве случаев не хотели понять нас. Мы были рады, что дело обернулось в нашу пользу и что местные жители, да и наше лагерное начальство смогли составить о нас другое впечатление.

Но назад в Могильниково мы не вернулись, остались в своем бараке. Да и немного уже работы осталось по вытаскиванию леса, основное было сделано - невзирая на все тяготы.

Это была действительно очень тяжелая работа. Мы весь день стояли на мокром льду, холодный ветер дул со всех сторон, ноги, обмотанные тряпьем и обутые в лапти, были постоянно мокрыми. Работа согревала мало, толика баланды в обед, если привозили жидкую похлебку, тоже не могла нас согреть. Единственной надеждой оставались поэтому лагерные нары, на которых, после долгого пути и скудного ужина, можно было растянуться или свернуться под одеялом.

В тот вечер и в бараке не было тепло, холод быстро пробирался сюда сквозь все щели, накаленная докрасна печурка не могла дать достаточно тепла. И без того подавленное настроение людей поникло еще сильнее.

Одни легли на нары и предались воспоминаниям, другие сидели на своих соломенных матрасах и дремали, а некоторые шатались по проходу взад-вперед и не могли найти покоя.

Моя лежанка была на «втором этаже», и я мог видеть все помещение. Передо мной предстала очень грустная картина. Я ощутил сильное желание помочь этим Богом покинутым людям вырваться из их мрачного настроения. Но как? Я хотел есть, как и все остальные, мерз точно так же, как они, я столь же устал от тяжелой работы и долгого пути туда и назад, как все. В своем бессилии я вспомнил о нашем родном языке, о том, что я еще сохранил в памяти кое-что из нашей литературы, особенно из произведений Фридриха Шиллера.

После некоторого промедления мне удалось собраться, я уселся на край нар и начал читать - сначала робко, а потом все уверенней - балладу «Порука». Постепенно обитатели барака один за другим поднялись со своих соломенных подстилок, уселись поудобней, задремавших разбудили, говорливых заставили смолкнуть. Когда я достиг середины баллады, в помещении воцарилась благоговейная тишина, все поднялись и слушали во все уши. Лица ожили, глаза заблестели.

Казалось, вокруг меня теперь совсем другие люди, у которых нет ни чувства голода, ни забот о своих близких, ни печали из-за несправедливости, которую над ними творили. Баллада Шиллера подошла к концу. Сначала продолжилась тишина, затем то тут, то там послышались слова, наподобие таких: «Вот это да, смотри-ка, как это может взбудоражить. Не знаешь еще чего-нибудь? От этого у меня даже слезы выступили на глазах».

Я не заставил себя долго упрашивать и начал другую балладу. Снова воцарилась полная тишина, и по бараку зазвучал «Кубок». Мои неоднократные запинки - эту балладу я знал не так бегло, как первую, - ничуть не помешали моим слушателям.

В продолжающейся тишине то в этом конце барака, то в том, то сверху, то снизу слышались глубокие вздохи. Вот на что было способно поэтическое слово на нашем родном языке!

Воистину, он служил нам всегда, в горе и в радости, при ярком свете солнца и под пасмурным небом как честный и верный друг, как советчик и надежная опора. Каждый из нас знает об этом по собственному опыту. Да и как могло быть иначе?! Мы ведь знаем, что можем утвердить себя как народ только при условии, что сохраним наш родной язык, наши обычаи и традиции, нашу национальную культуру. Тогда наш родной язык, как говорится, еще оставался в доме. Каждый говорил на нем - повсюду, на работе и в бараке…

Лето 1944 г. мы провели на воде, лесосплав стал нашей каждодневной работой. Боевое крещение мы получили сразу же, в весеннее половодье. Как только Вишера освободилась ото льда, тотчас начался сплав «глухарей». Плоты шли с верховий один за другим, связанные зимой во многих других лагерях для трудармейцев и заключенных. Времени было очень мало, так как уже через пару недель водная гладь вновь спадет, и тогда нельзя будет вести сплав «глухарей». Кто упускал момент, был вынужден дожидаться следующей весны с ее половодьем.

Поскольку наш сплавной рейд был последним перед Камой, все плоты закрепили рядом с нашим лагерем, расположенным прямо на берегу. Здесь эти гиганты предстояло еще раз осмотреть перед попаданием в Каму, а затем в нашу Волгу и, в случае необходимости, подправить, чтобы эта гора полезной древесины безо всякого могла добраться до места назначения.