GEDENKBUCH. Книга памяти немцев-трудармейцев

Однажды после захода солнца я шел по селу Редикор в направлении нашего лагеря. Тут меня нагнали несколько молодых парней и стали обзываться. Я устал, проработав весь свой выходной у одной крестьянки, и сопротивляться не мог. Они окружили меня, и я уже подумал, что сейчас они полезут в драку. В этот момент появился дежурный надзиратель - в крупных селах НКВД насаждал своих «стражей порядка». Он повел меня в хижину, освещенную керосиновой лампой, велел мне сесть на табурет. При допросе он вел себя так, будто действительно сцапал изменника. Я показал ему свою увольнительную, но он не отставал - очевидно, не хотел опозориться в глазах этих парней. Так он любыми возможными способами пытался меня унизить. Когда я прочитал ему и присутствующим маленькую лекцию о существе дела, он уступил и отпустил меня. При этом он заметил, что не намерен защищать меня на улице от возможных нападений -мол, в следующий раз буду знать, как ходить через это село. Среди парней находился демобилизованный по ранению лейтенант. Ему показалось излишним искать новые оскорбительные слова. На улице он тотчас схватил камень. Хорошо, что тем временем совсем стемнело, так что я вернулся в лагерь без синяков и шишек.

…Настала осень, последняя военная осень. Пока река не замерзла, нам приходилось стоять в воде и сбивать плоты. Когда становилось невыносимо, нам давали из железной бочки по сто граммов водки, чтобы мы не так сильно ощущали холодную воду и не простудились в ней.

Я не знаю ни единого бывшего трудармейца, которого в послевоенные годы наградили хотя бы медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Ни единого! При этом все мы - совершенно независимо от того, в каких сталинских концлагерях нас мучили, -изо дня в день доблестно трудились, невзирая на рабские условия, в которых нас содержали, под угрозой винтовок и сторожевых собак, при постоянном голоде и бедственно одетые.

Поздней осенью 1944 г. вверх по течению в Соликамск тащили груженую баржу. Однажды вечером буксир причалил в деревушке Сартаково, так как по реке уже плыл лед и поэтому ночью на реке было слишком опасно. И тут нас опять черт попутал!

На следующее утро баржа затонула. Большая ледяная глыба пробила борт, вода со всей силой хлынула в трюм, и баржи не стало. Только ее верхушка еще возвышалась над поверхностью воды. Тотчас были приняты меры, чтобы спасти находившиеся на барже ценности - продукты и зимнюю одежду для заключенных и трудармейцев северных лагерей. Поскольку сплав подходил к концу, нашу бригаду привлекли к этим работам.

Мы мучились от темна до темна. С помощью длинных железных багров нам вместе с командой удалось выловить мешки с мукой, крупой и сахаром, бочки с соленой рыбой и растительным маслом, тюки с фуфайками, валенками, шерстяными рукавицами, ящики с мылом и т. д., а затем доставить все это на берег. Там стояли подводы, а также допотопная грузовая машина, которые уезжали по мере их загрузки. Сначала нам казалось, что продукты совсем испортились, но это было не так. При намокании мука образует в мешке водонепроницаемую корку с палец толщиной, так что остальная мука остается невредимой, точно так же и сахар.

Едва мы справились с этой работой, как лед на реке встал и Вишера скрылась под ним. Посреди реки опять, как прошлой осенью у Могильниково, застрял плот. Баржу нужно было всю зиму держать свободной ото льда, чтобы ее не раздавило весной. Лед вокруг вмерзшего плота надо было разбить. Поскольку наша бригада уже была однажды в этих местах и хорошо себя проявила, наше начальство решило оставить нас на зиму здесь, в деревеньке Сартаково, для выполнения обеих работ.

Комната в доме солдатки, где мы жили последние дни, стала нашим постоянным пристанищем на всю долгую зиму. Получилось так, что именно мы, которых жители этой деревушки обвинили прошлой зимой в краже муки, стали теперь на одну зиму ее обитателями.

…Сартаково состояло из двух рядов покосившихся деревянных избушек. Куцая улица упиралась в крохотную церквушку, стоявшую на высоком береговом откосе. Ее маковку, увенчанную русским православным крестом, можно было видеть с реки издалека. Как и всюду в России в то время, на входной двери висел большой ржавый замок, окна были снаружи зарешечены и изнутри забиты старыми досками. Мы каждый день проходили мимо церквушки, но никогда не видели ее открытой. Так она и стояла на высоком берегу, печально глядя на мир своими слепыми глазками, как и многие другие ей подобные в огромной стране. Деревенька выглядела столь же безутешно.

Поскольку жителей в ней было мало, мы в короткий срок узнали их всех, они нас, естественно, тоже. Нам казалось, что эти женщины, дети и старики были даже рады, что нас поселили в их деревушке - как-никак, подмога в убогом хозяйстве, ведь мы никогда не отказывали им в помощи.