Гельголанд. Красивая и странная квантовая физика

Но я несколько отвлекся. Подход Маха, позволивший Гейзенбергу сделать решающий шаг, важен для понимания нового знания о мире, приобретенного нами благодаря квантовой механике. Спор Ленина с Богдановым проливает свет на вызывающий недопонимание момент.

Пропагандируемый Махом антиметафизический дух – это открытый взгляд: мы не собираемся учить мир, каким ему быть. Мы просто смотрим на мир, чтобы понять, как лучше его осмыслить.

Эйнштейну, который не мог принять квантовую механику, потому что «Бог не играет с миром в кости», Бор отвечает словами: «Перестаньте указывать Богу, что ему делать». А если без метафор, то Природа богаче наших метафизических предрассудков. Фантазия у нее получше нашей.

Дэвид Альберт – философ, глубже других изучивший квантовую механику, – однажды спросил меня: «Карло, почему ты считаешь, что лабораторные эксперименты с железячками и стекляшками способны поколебать веру в наши самые укоренившиеся метафизические представления об устройстве мира?» Этот вопрос давно вертится у меня в голове. Но, по-видимому, ответ прост: «А разве “самые укоренившиеся метафизические представления” – это не то, что мы привыкли принимать на веру исходя из нашего же опыта обращения с камнями и деревяшками?»

Наши предубеждения об устройстве реальности – это следствие нашего опыта, а он ограничен. Мы не можем считать истиной в последней инстанции когда-то сделанные на основе прошлого опыта обобщения. Эту мысль лучше всего со свойственной ему иронией выразил Дуглас Адамс: «То, что мы живем на дне глубокой гравитационной ямы, на поверхности окутанной газовой оболочкой планеты, вращающейся на расстоянии в девяносто миллионов миль вокруг огненного ядерного шара, и считаем, что это нормально, вне всяких сомнений – свидетельство колоссального вывиха нашего восприятия реальности»⁹⁶.

Естественно, наши провинциальные метафизические воззрения приходится пересматривать всякий раз, когда мы узнаем нечто новое. Новые знания о мире заслуживают серьезного отношения, даже если они вступают в противоречие с нашими предубеждениями об устройстве мира.

В этом я вижу отход от высокомерного отношения в познании, а также веру в разум и его способность учиться. Наука – это не Хранилище истины, она опирается на осознание того, что никаких Хранилищ истины нет. Лучший способ чему-либо научиться – это взаимодействовать с миром, чтобы понять его, перенастраивая наши умственные конструкции в соответствии с полученными знаниями. Из этого уважения к науке как к источнику наших знаний о мире вырос радикальный натурализм, представленный такими философами, как Уиллард Куайн, для которого само наше сознание является одним из природных процессов и в этом качестве представляет собой предмет изучения.

Многие интерпретации квантовой механики, вроде перечисленных во второй главе, представляются мне попыткой втиснуть открытия фундаментальной физики в рамки канонов метафизических предубеждений. Мы убеждены, что мир детерминирован, а будущее и прошлое однозначно определяются современным состоянием мира? Ну так добавим определяющие прошлое и будущее переменные, даже если они ненаблюдаемы. Нас беспокоит исчезновение одного из компонентов квантовой суперпозиции? Добавим ненаблюдаемую параллельную вселенную, в которой этот компонент сможет скрыться. И так далее. Я считаю, что философия должна приспосабливаться к науке, а не наоборот.

* * *

Нильс Бор был духовным отцом молодых бунтарей, создавших квантовую теорию. Именно он подвиг Гейзенберга заняться этой проблемой и стал его проводником в тайны атомов. Он выступал в качестве третейского судьи в споре Гейзенберга со Шредингером, и именно он сформулировал способ осмысления теории, вошедший во все учебники во всем мире. Из всех ученых он, пожалуй, приложил максимум усилий для понимания следствий теории. Его ставший легендой спор с Эйнштейном об обоснованности теории длился годами, заставив обоих гигантов уточнять свои позиции и идти на попятную.

Эйнштейн всегда признавал, что квантовая механика – это шаг вперед в понимании мира, и именно он выдвинул Гейзенберга, Борна и Йордана на Нобелевскую премию. Но он так никогда и не принял форму, которую эта теория обрела. В разные периоды своей жизни он упрекал ее в несогласованности, неприемлемости, неполноте.

Бор защищал теорию от эйнштейновской критики, временами справедливо, а временами на основе ошибочных доводов⁹⁷. Образ мыслей Бора не очень ясный, а всегда несколько туманный. Но он обладал невероятным чутьем, и его догадки в значительной степени заложили основы современного понимания теории.

Ключевая мысль Бора сформулирована в уже упомянутом выше высказывании: