Ген. Очень личная история

Следующим утром медсестра заметила, что белки глаз Джесси стали бледно-желтыми. Анализ подтвердил, что билирубин, образующийся в результате распада эритроцитов и выделяемый печенью, усиленно поступает в кровь пациента. Повышение уровня билирубина могло произойти по двум причинам: либо нанесли урон печени, либо спровоцировали обильное разрушение клеток крови. Так или иначе это был грозный знак. Если бы речь шла о любом другом человеке, на небольшое усиление клеточного распада или легкую печеночную недостаточность можно было не обращать внимания. Но у пациента с дефицитом OTC сочетание двух этих условий могло спровоцировать настоящую биохимическую бурю: дополнительный белок, высвобождавшийся из клеток крови, не мог бы переработаться, а печень, и в лучшие-то времена плохо справлявшаяся с белковым метаболизмом, при повреждении – да на фоне избытка белка – делала бы это еще хуже. Тело отравляло бы себя собственными ядами.

К полудню уровень аммиака у Джесси поднялся до шокирующих 393 мкмоль/л – почти в 10 раз выше нормы. Об этом оповестили Пола Гелсингера и Марка Бэтшоу. Джеймс Уилсон услышал новости от хирурга, который вводил катетеры и впрыскивал вирус. Пол взял билет на ночной рейс до Пенсильвании, а команда врачей в реанимационном отделении спешно приступила к диализу, чтобы предотвратить кому.

В 8 часов следующего утра, когда Пол Гелсингер добрался до клиники, дыхание Джесси было учащенным, а сознание – спутанным. Его почки отказывали. Реаниматологи решили ввести пациента в медикаментозный сон и стабилизировать дыхание аппаратом искусственной вентиляции легких. Тем же вечером его легкие начали отказывать из-за наполнения воспалительной жидкостью. Аппарат уже не мог загонять достаточное количество кислорода внутрь, и Джесси подключили к устройству, которое вводило кислород прямо в кровь. Работа его мозга тоже ухудшилась. Невролог, которого позвали для осмотра, обратил внимание на характерное для повреждения мозга положение глазных яблок.

Следующим утром на Восточное побережье обрушился ураган «Флойд», терзавший берега Пенсильвании и Мэриленда пронизывающими ветрами и ливневыми потоками. Бэтшоу застрял в поезде по дороге в клинику. Последние минуты заряда своего мобильного телефона он потратил на разговор с врачами и медсестрами, а затем сидел в кромешной тьме, изнемогая от беспокойства. К вечеру состояние Джесси вновь ухудшилось. Его почки отключились. Кома стала еще глубже. Пол Гелсингер, застигнутый непогодой в отеле, не нашел ни одного такси и прошагал больше двух километров в бушующем шторме, чтобы навестить Джесси в реанимационном отделении. Его сына было невозможно узнать: бесчувственное, опухшее, покрытое синяками желтушное тело пересекали десятки катетеров и проводов. Вентиляционный аппарат, без толку пытаясь перебороть сопротивление воспаленных легких, издавал плоский, монотонный звук ветра, врезающегося в воду. Комната гудела и пищала сотней устройств, регистрирующих медленное угасание мальчика в безнадежной физиологической беде.

Утром в пятницу, 17 сентября, на четвертый день после введения генотерапевтических вирусов, у Джесси зафиксировали гибель головного мозга. Пол Гелсингер принял решение отключить систему жизнеобеспечения. Пришедший в палату священник положил руку на голову Джесси, помазал его елеем и прочитал «Отче наш». Один за другим умолкли все аппараты. Комната погрузилась в тишину, прерываемую только глубоким агональным дыханием Джесси. В 14:30 сердце Джесси остановилось. Пациента официально объявили мертвым.

«Как могла столь прекрасная затея[1101] закончиться так чудовищно?» Когда летом 2014 года я беседовал с Полом Гелсингером, он все еще пытался найти ответ. За несколько недель до того я написал Полу в электронном письме о своем интересе к истории Джесси. Гелсингер поговорил со мной по телефону и согласился встретиться после моего выступления о будущем генетики и раке на открытом форуме в Скотсдейле, Аризона. Когда я стоял после доклада в фойе лектория, мужчина в гавайской рубашке с круглым, открытым лицом Джесси – лицом, которое я живо помнил по фотографиям в интернете, – пробрался через толпу и протянул мне руку.

После смерти сына Пол вступил в единоличную борьбу с недобросовестными клиническими экспериментами. Он не был против медицины или инноваций. Он верил в будущее генотерапии. Но он настороженно относился к той атмосфере, пресыщенной энтузиазмом и иллюзиями, которая в конечном счете довела до смерти его сына. Толпа редела, и Пол тоже повернул к выходу. Ниточка взаимопонимания протянулась между нами – доктором, который пишет о будущем медицины и генетики, и человеком, чья история отпечаталась в их прошлом. В его голосе звучала бесконечная горечь. «Они еще не во всем разобрались, – сказал он. – Они слишком рано начали пробовать. Пробовали, не зная, как делать правильно. Они поторопились. Слишком поторопились».