Ген. Очень личная история

Препарирование эксперимента, завершившегося «так чудовищно», всерьез началось в октябре 1999-го, когда Пенсильванский университет приступил к проверке испытаний OTC-терапии. В конце месяца информация о смерти Гелсингера попала к журналисту-расследователю из Washington Post и спровоцировала бурную реакцию общественности. В ноябре сенат США, палата представителей и окружной прокурор Пенсильвании провели независимые слушания о смерти Джесси Гелсингера. К декабрю ККР и Управление США по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов начали расследования в отношении Пенсильванского университета. Историю болезни Гелсингера, результаты доклинических опытов на животных, письменные соглашения, процедурные заметки, данные анализов и меддокументацию всех остальных пациентов генотерапевтических испытаний изъяли из подвала университетской клиники, и федеральные регуляторы принялись раскапывать в этих бумажных горах причину гибели мальчика.

Первые же оценки выявили губительное сочетание некомпетентности, грубых ошибок и небрежения, осложненное фундаментальными пробелами в знаниях. Во-первых, эксперименты на животных, призванные проверить безопасность аденовируса, провели наспех. Умерла обезьяна, получившая самую высокую дозу вируса, и хотя об этом уведомили НИЗ, а дозу для пациентов-людей уменьшили, в документах о добровольном согласии, выданных Гелсингерам, никакого упоминания об этой смерти не было. «В тех бумагах ничто отчетливо не намекало на потенциальный вред терапии, – вспоминал Пол Гелсингер. – Ее обрисовали как идеальную ставку – одни выгоды и никаких потерь». Во-вторых, даже человеческие пациенты, с которыми работали до Джесси, испытывали побочные эффекты, порой столь выраженные, что следовало бы приостановить испытания и пересмотреть протокол. После процедуры фиксировали лихорадки, воспалительные реакции и ранние признаки печеночной недостаточности, но их либо игнорировали, либо занижали показатели. Тот факт, что Уилсон владел долей в биотехнологической компании[1102], которая должна была извлечь выгоду из этого генотерапевтического эксперимента, только укреплял предположения о неподобающих мотивах организации испытаний.

Картина халатности была такой убийственной, что практически затмила важные научные уроки этих испытаний. Даже после признания врачами собственной небрежности и нетерпеливости смерть мальчика оставалась загадкой: никто не мог объяснить, почему у Джесси Гелсингера развилась такая тяжелая иммунная реакция на вирус, в то время как у остальных 17 пациентов подобного не произошло. Очевидно, что аденовирусный вектор – даже «третьего поколения», лишенный части иммуногенных белков, – способен вызывать мощный специфический ответ у некоторых пациентов. Аутопсия тела Гелсингера показала, что его физиологические процессы были перегружены иммунной реакцией. Примечательно, что в его крови высокоактивные антитела к этому аденовирусу существовали еще до экпериментальной инъекции. Слишком сильный иммунный ответ Гелсингера мог быть связан с предшествующим воздействием того же или схожего штамма аденовируса, вероятно, во время обычной «простуды». Заражение патогеном, как известно, провоцирует выработку антител, которые остаются в кровотоке на десятилетия (так, в общем-то, работает большинство вакцин). В случае Джесси предшествующий контакт, видимо, запустил гиперактивную иммунную реакцию, которая почему-то вышла из-под контроля. По иронии судьбы, именно выбор «безвредного» обычного, распространенного вируса в качестве первого генотерапевтического вектора мог стать ключевой причиной провала испытаний.

Но что тогда было бы подходящим вектором для генотерапии? Какие вирусы можно использовать для безопасной доставки генов в человека? И какие органы могут служить подходящими мишенями для них? Как раз в тот момент, когда генотерапия столкнулась с самыми интригующими научными проблемами, целая дисциплина угодила под строгий мораторий. Перечень проблем, обнаруженных в испытании OTC-терапии, оказался характерным не только для этого случая. В январе 2000-го, когда Управление по санитарному надзору[1103] проинспектировало 28 других клинических исследований, почти в половине из них пришлось срочно исправлять ситуацию. В справедливой тревоге оно остановило практически все испытания. «Вся отрасль генной терапии отправилась[1104] в свободное падение, – писал один журналист. – Уилсон на пять лет отстранен от участия в контролируемых Управлением по саннадзору клинических исследованиях. Он ушел с поста главы Института генотерапии человека, оставшись в Пенсильванском университете в должности профессора. Вскоре исчез и сам институт. В сентябре девяносто девятого представлялось, что генотерапия стоит на пороге прорыва в медицине. К концу двухтысячного она уже казалась поучительной историей о научных злоупотреблениях». Или, как прямо заявила биоэтик Рут Маклин, «генотерапия пока не стала терапией»[1105].