Ген. Очень личная история

Но от чего она действительно хотела избавиться, так это от шума. Звяканье пивных кружек в пабах, забитых мужиками; дежурное дружелюбие болтающих о науке в «мужской» комнате отдыха Королевского колледжа. Франклин находила большинство коллег мужского пола «решительно отталкивающими»[453]. Изматывал не только сам сексизм[454], но и косвенные намеки на него: много энергии тратилось на анализ предполагаемых унижений и расшифровку невольных двусмысленностей. Она бы предпочла работать над другими кодами – природы, кристаллов, скрытых структур. Рэндалл – что было необычно для его времени – не препятствовал женщинам-ученым при приеме на работу; в отделе помимо Франклин было еще несколько сотрудниц. Женщины-первопроходцы появились до нее. Строгая, неистовая в работе Мария Склодовская-Кюри[455], с ее обожженными ладонями и угольно-черными платьями, которая выделяла радий из котла с черной жижей[456] и получила не одну Нобелевскую премию, а целых две. Почтенная, изящная, чуть не эфирная Дороти Кроуфут-Ходжкин[457] из Оксфорда, которую удостоили Нобелевской премии за расшифровку кристаллической структуры пенициллина («любезная домохозяйка»[458], как отозвалась о ней одна из газет)[459]. Франклин не соответствовала ни одному из образов: она не была ни любезной домохозяйкой, ни колдующей над котлами дамой в готическом плаще – ни Мадонной, ни ведьмой.

Шумом же, который беспокоил Франклин больше всего, были расплывчатые помехи на изображениях ДНК. Уилкинс добыл из швейцарской лаборатории немного ДНК высокой степени очистки и получил из нее тонкие однородные волокна. Растягивая волокно между проволочными «ножками» – согнутая скрепка отлично подходила для этой цели, – он надеялся получить рассеяние рентгеновских лучей и сделать снимки. Но, как оказалось, материал плохо поддавался запечатлению: на пленке оставались лишь рассеянные нечеткие точки. Франклин начала гадать, почему же так сложно получить снимки очищенной молекулы, и вскоре наткнулась на ответ. Чистая ДНК может принимать две формы: обводненная молекула имеет одну конформацию, а при высыхании переходит в другую. По мере того как влажность в экспериментальной камере меняется, молекулы ДНК то расслабляются, то уплотняются – будто вдыхают и выдыхают, как живые. Переходом между этими двумя формами отчасти объяснялся шум, над минимизацией которого бился Уилкинс.

Франклин придумала регулировать влажность в камере с помощью хитроумного аппарата[460], который продувал водород через раствор соли. При повышенной влажности волокна ДНК оказывались постоянно расслабленными. Наконец удалось их приручить! В следующие недели она получила снимки ДНК небывалого качества и четкости. Кристаллограф Джон Бернал[461] позже назовет их «самыми красивыми из всех до сей поры сделанных рентгеновских снимков какого-либо вещества».

Весной 1951 года Морис Уилкинс читал научный доклад на Неапольской зоологической станции, в лаборатории, где Бовери и Морган когда-то работали с морскими ежами. Уже теплело, хотя со стороны моря на улицы города все еще вторгались холодные ветры. Тем утром в аудитории сидел один человек «в рубашке навыпуск, в спущенных носках[462], с раскинутыми коленями, <…> вздергивающий голову, словно петух», легковозбудимый и разговорчивый. Это был Джеймс Уотсон, молодой биолог, о котором Уилкинс раньше никогда не слышал. Рассказ Уилкинса о структуре ДНК был сухим и академичным. На одном из последних слайдов он без особого энтузиазма показал ее ранний рентгеновский снимок. Тот мелькнул на экране в конце длинного доклада, и Уилкинс не выразил никакого восторга[463] по поводу этого нечеткого изображения. Характерный паттерн было сложно разобрать – Уилкинсу все еще мешало качество образцов и сухость в камере, – но Уотсон снимком тут же заинтересовался. Главный вывод был несомненным: ДНК в принципе могла кристаллизоваться, принимая форму, пригодную для рентгеноструктурного анализа. «До выступления Мориса я сильно опасался[464], как бы строение генов не оказалось предельно неправильным»[465], – позже напишет Уотсон. Но снимок убедил его в обратном, и он «внезапно загорелся интересом к химии»[466]. Уотсон в перерыве хотел было обсудить изображение с Уилкинсом, но «Морис был истинным англичанином[467] и не разговаривал с незнакомцами» – он успел уже куда-то ускользнуть.