Ген подчинения

— Уважаемая барышня, добро пожаловать! — Кунов немедленно поднялся на задних лапах, демонстрируя такой же безупречный костюм-тройку по человеческой моде. Это я еще как-то могла понять в марте, но в начале августа такой наряд выглядел совсем странно: как ему не жарко, при его-то собственной натуральной шубе. — Рад приветствовать! Обратите внимание на наш новейший ассортимент… — тут енот близоруко прищурился, втянул носом воздух и сразу как-то увял, потерял интерес. — А, это вы, — скучно проговорил он. — С чем еще вас послал Мурчалов?

— На самом деле ни с чем, — сказала я, слегка удивленная неприкрытым раздражением, даже враждебностью в его тоне. При шефе он вел себя иначе. — Сегодня я действую с поручением от Управления городской безопасности.

Может быть, то была и не совсем правда, но звучало внушительно. К тому же, мне с детства хотелось произнести эти слова.

— О господи! — енот поправил пенсне. — А чем это-то уважаемое управление заинтересовала моя скромная персона?

Как мне показалось, нервозность в его голосе усилилась. Как будто еноту было, что скрывать.

— Не ваша, а вашего помощника, — сказала я. — Знаете Волкова Эльдара Архиповича?

— Разумеется, знаю, барышня, — недовольно проговорил енот. — Работает у меня такой бездельник… Ну, как работает… вечно все за ним переделывать приходится! Ей-богу, лучше бы вместо него обезьяну нанять!

Он имел в виду обычную обезьяну, не генмода: обезьяны генмодами не бывают, как-то с генами не складывается. Мне сразу стало неприятно. Конечно, я понятия не имела, какой из Волкова работник, но…

— И что же, вы никудышного неумеху с марта здесь держите? — спросила я, хотя на самом деле не надо было: это к моему делу не относилось, мне требовалось только подтвердить его алиби.

— И держу! — воинственно, но как-то неуверенно одновременно заявил енот. — По доброте своей! А еще парень слишком глуп, чтобы воровать, тоже достоинство, знаете ли…

Я вспомнила, как Эльдар выписывал на черной доске формулы одна под другой мелким летящим почерком, и была вынуждена прикусить усмешку.

— Так когда вы его видели в последний раз? — спросила я, будучи совершенно уверенной, что Кунов назовет вчерашний вечер и можно будет с чистой совестью попросить его подписать листок с показаниями.

Листок я заготовила еще в Управлении, на столе у Петюни, и положила его в сумочку. Еще и очень гордилась собой за предусмотрительность.

— Когда видел? — енот почему-то всполошился. — А какая вам разница, когда я его видел? Ну, положим, вчера.

— А конкретнее? — терпеливо попросила я.

— А конкретнее — как в обед вылетел за порог, так и был таков! Он у меня до обеда только работает в этом месяце, потому что еще и после обеда его терпеть — увольте!

Кажется, мое удивление отразилось на лице, потому что енот скрестил лапки на груди и заявил:

— Да! До обеда! И ни минутой позже не задержался, лентяй такой.

Тут мне и следовало остановить расспросы и подключить к делу инспекторов управления: енот явно врал и выкручивался! Ладно, может быть, и не очень явно, но Волкову я верила больше, чем этому типу.

Вместо этого я от возмущения начала наседать:

— Но позвольте! Сам Волков сказал, что приходил вчера вечером. Помочь вам разобрать товар на складе…

— Не товар, а сырье! Которое мне привозят! И ничего он мне не помог, щенок неблагодарный, не явился даже! Я сам все вынужден был!

«Вот этими лапками?» — хотела спросить я, глядя на маленькие черные ручки енота Афанасия.

Но тут, слава богу, уроки шефа меня удержали: енот имел бы полное право пожаловаться на меня за непрофессионализм, и был бы прав.

Все-таки я сделала еще одну попытку:

— Попробуйте все же вспомнить… — начала я.

— Вы что же это, намекаете, что у меня память отказывает?! — возмутился Кунов, почуяв мою слабину. — Вы слишком юны для этого, слишком юны! Такой юной барышне следует сидеть на школьной скамье, а не свидетелей допрашивать! Я пожалуюсь Мурчалову! И тому, кто вам в Управлении поручил такое задание, тоже пожалуюсь!

Пристыженная, возмущенная и растерянная, я выскочила за дверь. Как же так? И что теперь делать?

* * *

Из-за того, что средств на такси или на извозчика мне на сей раз никто не давал, домой я добиралась на трамвае, а потому успела только к самому ужину, минута в минуту. А потому ничего удивительного, что ужин прошел особенно скованно.

Нет, шеф не отчитал меня за опоздание — он перестал это делать с тех пор, как я стала на него работать. Просто Антонина запрещает нам разговаривать за столом о делах: если кто-то делает такую попытку, она принимается многозначительно кашлять. А многозначительный кашель Антонины каким-то образом действует куда более вразумляюще, чем многочасовая проповедь священника или приказы Городского собрания. Экономкой она прожигает свой талант — ей следовало бы идти в воспитательницы детского сада!

Так что я сидела на иголках: меня распирало от огорчения и желания немедленно как-то исправить ситуацию. Шеф тоже, кажется, был отчего-то задумчив и расстроен: он несколько раз испачкал усы в сметане и даже не сразу их облизал. А ведь он не терпит неряшливости.