Ген подчинения

Вот только на местном жителе красовались щегольские кожаные сапоги с пряжками и на небольшом каблуке, на пальцах сияли золотые кольца, и пахло от него перегаром. Да и возрастом он был значительно старше Эльдара — лет как минимум двадцати пяти, скорее больше.

Он вытащил из кармана металлически блеснувший портсигар, щелкнул крышкой, обернулся в мою сторону… и замер.

Я тоже замерла, соображая, что же я сделала не так. Должно быть, даже грязная и растрепанная, я выглядела подозрительно на этой пустой улице, тем более, что у моих ног жался грязный кот.

— Эй, барышня, — вдруг сказал субъект. — Сигаретку хочешь?

Обращение на «ты» от Марины наполняло меня теплом по самую макушку. Обращение на «ты» от этого типа словно окунуло в нужник. Но все же я подумала: он вышел из этого дома, куда, если верить крысам, увели Волкова! Может быть, если втереться ему в доверие, и я туда попаду?

Мурчалов стукнул меня лапой по ноге, мол, не ходи. Но я не обратила на него внимание. Подошла к типу и протянула руку к его портсигару.

— Спасибо, добрый че…

Но я не успела договорить. Тип схватил меня за протянутое запястье и дернул на себя, одновременно врезав коленом в солнечное сплетение.

Наверное, более опытный и лучше дерущийся человек сообразил бы, что делать. Я ничего не смогла, только согнулась пополам от неимоверной, парализовавшей меня всю боли.

Тут мне добавили сзади по темечку, и я отключилась.

Глава 15. Волчья воля — 3

Где-то мне доводилось читать, что от удара по голове человек вырубается ненадолго — на минуту или две, бывает, даже меньше. Если бессознательное состояние затянулось, это уже повод для паники и может говорить о том, что вас помяли не на шутку.

Мне кажется, я пробыла без сознания всего несколько секунд, может быть, десять или двадцать. Двое неизвестных только-только успели втащить меня сквозь железную дверь — я еще увидела за нею кусок улицы, того щеголетоватого молодчика и шефа, который со взволнованным мяуканьем пытался прорваться ко мне. Прямо на моих глазах Щеголь пнул шефа ногой в тяжелом ботинке, да так, что тот отлетел куда-то в сторону. Мяуканье оборвалось.

Я хотела закричать и вырваться, но в первые несколько секунд руки и ноги меня не слушались.

— Тяжелая, черт, — пожаловался тот, кто держал меня за руки сзади. — Упитанная так-то для нищенки!

Упитанная! Да одно то, что я влезла в это платье, которое носила еще в школе, и оно жмет мне в груди, а не в талии, говорит само за себя!

Эта реплика придала мне сил, и я начала отчаянно вырываться.

— Тихо, девка! — рявкнул тот, кто назвал меня упитанной. — Не рыпайся, а то без зубов останешься!

Я удвоила усилия и заодно заорала.

Где-то за моей спиной хлопнула дверь и, по всей видимости, раздались шаги, но я их толком не слышала, потому что продолжала вырываться.

Сперва мне это удалось, и я упала на пыльный деревянный пол, рванулась к выходу — но там меня уже ждал тип в щегольских сапогах. Я хотела ответить ему добром на добро и врезать в солнечное сплетение, но он выставил вперед руку, в которой блеснул нож.

Совсем как в той истории с кофе, только на сей раз у меня не было ножа наготове: он был пристегнут к бедру под юбками, так просто не вытащишь. Пока я нагибалась за ножом, сзади подскочил кто-то еще. Я не увидела его, только услышала. Попыталась врезать локтем, но этот детина был куда выше и тяжелее меня — и гораздо выше этого, в сапожках, — поэтому ему удалось заломить мою руку без особого труда.

Я завопила: было действительно больно, мне даже показалось, что что-то хрустнуло и треснуло!

Как всегда бывает при резкой и внезапной боли, к горлу на секунду подступила тошнота — которая тут же сменилась волной всепоглощающей, душной ярости.

Дальше не помню, как я дралась, помню только, что в результате меня сдерживало шестеро (одна из них, кажется, особенно дебелая дама), и что, прежде чем они дотащили меня в лабораторию, им пришлось связать меня кожаными ремнями.

Наверное, мне повезло, что никто и в самом деле не выбил мне зубы. Но в тот момент я не расположена была считать хоть что-то из случившегося везением.

И вот теперь я стояла, пристегнутая к поставленным на попа весам или, может быть, еще какому-нибудь приспособлению, сверля взглядом противоположную стену — и себя саму в зеркале.

Кроме меня, кажется, в комнате никого не было: мою голову тоже примотали к весам, это мешало обзору, но я не слышала никаких звуков и никаких запахов, кроме химических.

Минуты тянулись. Священная ярость берсерка начала понемногу успокаиваться, и на смену ей пришла тянущая и ноющая боль в вывернутой руке, а также тяжелое гудение в голове. Наверное, меня все же приложили сильнее, чем показалось. Вдобавок, от кляпа болела челюсть, и нестерпимо раздражала слюна, текущая вниз по подбородку.

Вместе с болью вслед за яростью явился страх.