Ген Рафаила

Деревенская команда – Батутовна, Анатоль, Хуан, Андрей со студенткой, Хосе, Рафик и четверо безымянных кошек во главе с Шалавой – чаевничала в беседке, поддавая ментовским сапогом Анатоля воздух в самовар. На столе дымились ватрушки с творогом и отборным генеральским изюмом, блины с клубничным вареньем (ягоду покупали в Запёздье и морозили на зиму) и печенье на виноградной браге, посыпанное кокосовой стружкой, из местного продмага. Дуром цветущая яблоня, запустившая свои ветви в глубь беседки, с каждым порывом ветра покрывала эту композицию зефирно-розовыми лепестками. Они парили над пастилой и конфетами, заглядывали в кружки и тут же, схваченные горячим паром, тонули в крепком чае.

– Как у вас тут… упоительно… – только и сказала Олеська. – Я думала, здесь грязь и нечистоты, а вы – в раю.

– Олесюшка! – всплеснула руками Батутовна и засуетилась, пытаясь вылезти из-за стола навстречу дочери. – Как так! Даже не позвонила!

– Да вам задолбаешься звонить, весь день можно связь ловить. – Олеська стянула с себя туфли и рубашку, оставшись босиком в узкой юбке и топе на тонких бретельках.

Ее белые ноги с коралловым на сей раз педикюром ступали по траве, и казалось, будто ковер из яблоневых лепестков только для того и был создан, чтобы ублажить эти нежные пальцы и хрупкие щиколотки.

Мужчины смотрели на Олеську не отрываясь. И когда Батутовна вернулась с парой резиновых шлепок в ошметках грязи – «надень, уколешься, на змею наступишь», – Анатоль с Хуаном замахали руками:

– Не надо! Пусть ходит босиком…

Олеська села за стол и в противовес своему ангельскому виду начала жадно совать в рот все, что попадалось под руку, шумно запивая чаем.

– В какой комнате будешь спать – со мной или с мужем? – спросила Батутовна.

– Боже упаси, с вами, храпунами, я спать не буду. А в маленькой комнатушке кто обитает?

– Там обитают банки и пакеты, – сказал Анатоль, с укором посмотрев на Батутовну.

– Их можно перенести в коридор, – залебезила теща.

– Нет, на свалку, и точка. У меня отпуск, и я намерена провести его здесь, в чистоте и уюте, – заявила Олеська.

– Леся – кремень, придется выбросить, – обрадовался Анатоль.

Батутовна горько вздохнула, ища глазами поддержки у Хуана. Тот пожал плечами.

Ближайшую неделю Олеська драила дом, вырывая из рук матери какие-то старые тряпки, заварочные чайники с отбитыми носами, треснутые цветочные горшки, пустые пузырьки из-под лекарств. Все это немедленно помещалось в огромные черные мусорные мешки и отдавалось Анатолю с Андрюшей. Те радостно тащили скарб на помойку.

– Это ж антиквариат! – кричала Батутовна, когда в мусорку полетел засохший яичный шампунь в алюминиевой тубе. – Я его с семидесятого года хранила!

– А это тоже антиквариат? – спрашивала взмыленная Олеська с косынкой на голове, выгребая из-под кровати килограммы ореховой кожуры.

– Конечно, из них можно делать поделки!

– Какие поделки, мама? – Олеся вытирала локтем пот со лба.

– В школу. Вот будут у Андрюши дети, зададут им домашку по природоведению. А из скорлупы можно смастерить божью коровку или жука.

– Может, ты еще и желуди для этого хранишь? – съязвила дочь.

– Желуди не трожь! – всполошилась Батутовна.

– Где они? – Олеська с веником, как с булавой, подошла вплотную к матери.

– Нигде…

Выяснилось, что, в отличие от Анатоля, Пелагея боялась собственного ребенка как огня.

– Где желуди? – Дочь приперла Батутовну к стене.

– Доча, ну они же никому не мешают…

– Желуди где? – Ручка веника уперлась в могучую грудь бабки.

– За пальмой, в трехлитровой банке…

Олеська рванула за пальму и достала трофей.

– Мама! Тут же плесень!

– Велика важность, можно помыть.

– Когда родятся и пойдут в школу Андрюшины дети, дубы десять раз сбросят урожай! Толя, – крикнула она вниз, на первый этаж, – забери и этот хлам!

Батутовна ходила, поджав губы, как графиня во время крестьянского бунта. Дом день ото дня оживал, избавлялся от струпьев и комков свалявшейся шерсти, словно уличная дворняга, пригретая добрым чудаком. Половички были вытряхнуты, шторы постираны, окна намыты до блеска. Олеська побелила потолок, накрыла новую, в цвет побелки, скатерть, отдраила до северного сияния закопченный чайник со свистком. Пытаясь угодить будущей свекрови – усердно, серьезно, истово, – ей помогала несуразная девочка-институтка, Андрюшина невеста (так ей хотелось думать). Звали ее бесхитростно – Наташей. Вместе они даже искупали с шампунем Хосе, а с ним заодно – и кошек.

– Ну вот это – лишнее, – прокомментировал Хуан. – С научной точки зрения они не стали чище и даже потеряли иммунитет к паразитам.

– А вы, умник, оставьте свое мнение при себе, – огрызнулась Олеська.

Она была в футболке с большими мокрыми пятнами под мышками и на груди. Импровизированные шорты из старых лосин, тоже залитые водой, обтягивали сказочные формы. Хуан втянул воздух, как лис, раздувая ноздри, и замер в блаженстве.

– Стирающая женщина – олицетворение самой весны, – сказал он. – Смесь альдегидов, моющих средств с природным по́том – лучший феромон и афродизиак.