Ген свободы (СИ)

Тут уж я с чистой совестью стояла, не двигаясь: слушаться Стаса мне Златовский не велел, скорее даже совсем наоборот. К несчастью, Лейфссон подошел ко мне и, видно, потеряв терпение, затолкал за портьеру самостоятельно.

К счастью, портьера не полностью закрывала мое поле зрение: мне оставалась видна примерно половина комнаты, а меня в темноте, которую свечи не столько разгоняли, сколько сгущали, действительно никто не должен был разглядеть.

Лейфссон и Стас еще повозились — оба распустили волосы и вставили принесенные Златовским протезы, а Лейфссон, отойдя из моего поля зрения, накинул на себя черную мантию, уж не знаю, откуда он ее взял. Ранее бы, под влиянием происходящего в Школе, я назвала его вид величественным. Теперь я мстительно подбирала про себя уничижительные сравнения, вроде «в мешке из-под картошки он был бы краше»! Надо сказать, в тот момент я была несправедлива: Лейфссон с его высоким ростом и темными проникновенными глазами смотрелся довольно импозантно, хотя бутафорские клыки и в самом деле не добавляли ему привлекательности.

— Добро пожаловать в обитель ночи, — проговорил Стас своим глубоким, парадным голосом, открыв дверь и протянув руку через порог.

В его ладонь женская ручка, куда более тонкая и бледная. Шагнувшая в подвал девушка вскинула на «магистра» робкие, жадные глаза — они сразу же засияли в пламени свечей.

Девушку я узнала: то была Виктория Вертухина, дочь нашей — в смысле, Бонд и моей — клиентки. А вот взгляда, которым я она смотрела на Стаса и каким искала укрытого в тени Лейфссона, я никогда прежде ни у кого не видела. Этакая смесь восхищения, страсти и боли.

Да играй она на сцене, ей бы за такой взгляд платили большие тысячи!

— Счастлива быть здесь, — проговорила она.

Я никогда прежде не слышала голоса Вертухиной, но мне показалось, что говорит она неестественно низко, подстраиваясь под манеру Стаса.

— Да благословит тебя тьма, — откликнулся из глубины зала Лейфссон. — Входи же!

Вслед за Вертухиной в помещение с теми же церемониями мало-помалу просочилась целая когорта адепток ближнего круга. Замыкала ее моя старая знакомая Светлана.

Даже в полутьме мне снова бросилось в глаза то, на что я обратила внимание еще раньше, подглядев церемонию кровепития в Медном конце: все, вошедшие в подвал, были молодыми (или относительно молодыми) девушками, все более или менее радовали взор. По крайней мере, потрепанных годами и излишними телесами дам, какие встречались на занятиях начинающих адептов, среди них не наблюдалось.

Все были одеты в черные просторные платья, все как одна — с распущенными волосами, которые у большинства из них свисали ниже талии. Я вспомнила, что с жалоб на эту моду все и началось: клиентке Вильгельмины Бонд не нравилось, что ее дочь запустила себя, стала так одеваться. Услышав об этом, я еще подумала, что ничего страшного в этом нет: ладно бы, если девушка вела себя распущенно, так ведь наоборот. Такой наряд явно не предназначен для того, чтобы производить впечатление на мужчин!

Теперь я готова была взять назад те свои опрометчивые мысли: по горящим глазам девушек, по тому, как они жадно вглядывались в темноту, как каждая из них брала поданную руку Стаса, чувствовалось, что именно впечатление на него они и хотят произвести. О да, еще как!

Из общего ряда выбивалась только Светлана: она вела себя как классная дама на прогулке — очень тщательно наблюдала за остальными девушками и даже, кажется, пересчитала их по головам, прежде чем закрыть за всеми дверь. Но Светлана, конечно, не в счет; я решила, что она скорее всего посвящена в зловещие планы Лейфссона, по крайней мере, частично.

Как этим двоим удалось произвести на стольких женщин такое сильное впечатление, у меня даже представить не получалось. Неужели все дело в голодовке и прочих трюках, на которые шеф заставил меня обратить внимание? Но одно дело — вызвать послушание и заставить поверить в магию, другое дело — внушить любовь… Или нет принципиальной разницы?

Мне вспомнилась открытая мною давно книга какого-то галлийского автора. Я отложила ее — скорее, даже отбросила, — когда прочла циничную фразу, что, мол, любовь по своей природе есть не более чем психиатрическое заболевание. Может быть, тот автор был прав?..

Ладно, сейчас все это не играло роли. Я только подумала, что вырвать Викторию из тисков секты окажется еще сложнее, чем я предполагала.

Женщины встали кругом — или, скорее, это Стас их расставил, с моего места мне трудно было разглядеть детали. Затем они воздели руки к небу и запели.

Это был какой-то другой гимн, не тот «да пребудет», который загипнотизировал меня, когда я едва попала в «Школу детей ночи». Сначала девушки начали ритмично гудеть, поводя поднятыми руками. Гудение то усиливалось, то затихало. Потом они начали раскачиваться, приподнимаясь на цыпочки и опускаясь снова. Стас стоял в центре круга, демонстрируя им все это, и против воли я снова вспомнила, как в пансионе мадам Штерн учили танцевать младших девочек. Там было то же самое: «Руки вверх, а теперь с пятки на носочек!»