Читаем Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология полностью

Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

Евгений Сошкин , Михаил Самуэлевич Генделев , Сергей Шаргородский

Однако в наши дни Арион куда менее знаменит, чем многие другие мифологические персонажи. Могут вспомнить о нем разве что благодаря хрестоматийному, но вяловатому пушкинскому «Ариону» (1827), из-за которого Генделев и назвал своего «Ариона» «новым». Пушкин уподобляет себя в этом стихотворении оставшемуся в живых певцу, в то время как всех корабельщиков погубила буря[120]. Согласно традиционному толкованию, имеется в виду подавленное восстание декабристов. Нет, трудно признать какую-либо по-настоящему глубокую связь между двумя «Арионами»[121]. Вместе с тем и у Генделева «Арион», похоже, маскирует собой кого-то другого, более известного и значительного.

Сосредоточимся на первой главке его маленькой поэмы:

Дажепоследнюю строкумоюприпишут двойникуа – ялицо свое второелицосоленое пловцав стекло зеленое зароюдо тыльнойсторонылицачтобыодин в себе одномсо вкусом хруста амальгамылететьязнаю что над самымя знаю что над самымдном.

Здесь мы видим, что поэт буквально врезается в зеркальную поверхность – до «хруста амальгамы», – которая оказывается на поверку как бы водной средой, где можно легко перемещаться вплавь. Точно как в двух первых фильмах знаменитой орфической трилогии Жана Кокто: «Кровь поэта» (1932) и «Орфей» (1950)[122]. В первом из них Поэт, пока еще прямо не названный Орфеем, нырнув в зеркало как в вертикальную стену воды, плывет во тьме «над самым дном» и попадает в коридор с четырьмя комнатами. По очереди он припадает к замочным скважинам, в конечном счете узнавая среди непонятных предметов и явлений себя, и только себя. Изнанка замкнулась на «двойника», отказываясь показать исследователю что-либо новое. В ярости от несостоявшейся попытки самопознания, вернувшись, он разбивает прекрасную статую, которую сам ранее создал. Внезапно обретя дар речи, она-то и понудила его вплыть в зеркало. От этого заплыва остается ощущение визита в своеобразный сюрреалистический ад, являющийся изнанкой собственного «я» героя.

Вот и у Генделева в заключительной главке тоже получается, что ничего путного не вышло из путешествия вплавь в зазеркально-подводный антимир:

Какна берег толкнув волну слепуюсразуглубокая водаберет ее назадкаквозвращается закончивши гримасуязык мойв пастьоткуда был изъятна миг к поверхности всплывает в темной фразесмыслбрюхом серебра и ржавым дымом ранипогружаетсяаслезы рыбыразвечтоувеличат океан.

Но навязчивый образ вплывания в вертикальное настенное зеркало, как в воду, повторяется у Кокто через восемнадцать лет после «Крови поэта», в фильме «Орфей». Здесь поэт, названный Орфеем, вплывает сквозь зеркальную поверхность в безошибочно узнаваемый ад в поисках своей давней возлюбленной Смерти. И Смерть жертвует собой, чтобы спасти Орфея.

Таким образом, через Кокто раскрывается тайна генделевского псевдонимного Ариона. Под маской легендарного поэта и кифареда древности скрывается не кто иной, как Орфей[123]. Он прямо назван в стихотворении «Черный мед Орфей тополиный пух». И теперь становится понятным, что Орфей обязательно отчасти еще и Пушкин, – ибо тут Генделев не обошелся без пушкинского пуха в паре с черным смертельно-поэтическим медом:

ахи губы в медуи пух тополиныйпухв волосах!

И здесь же прямым текстом говорится об аде. Это возвращает нас к «Опыту изображения живой природы», объясняя, откуда там взялся бес.

Но и это еще не всё. В первой главке «Нового Ариона» неожиданно отозвалось последнее стихотворение Набокова (1973):

Влюбленность

Мы забываем, что влюбленностьНе просто поворот лица,А под купавами бездонность,Ночная паника пловца.Покуда снится, снись, влюбленность,Но пробуждением не мучь,И лучше недоговоренность,Чем эта щель и этот луч.Напоминаю, что влюбленностьНе явь, что метины не те,Что, может быть, потусторонностьПриотворилась в темноте.

Ряд ключевых слов здесь слишком напоминает атмосферу генделевской поэтики: сон («не явь»!), щель, луч, потусторонность, тьма. Размер тот же, да и рифма в первой строфе совпадает с рифмой первой главки «Нового Ариона», только в обратном порядке: