Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

А между тем по одному из центральных набоковских стихотворений «Как я люблю тебя» (1934) мы можем догадаться, что и в написанной сорок лет спустя «Влюбленности» речь идет о чувстве Нарцисса по отношению к собственному поэтическому я. Нарцисс этот, подобно Орфею Кокто и «новому Ариону» Генделева, вплывает во тьму, в бездонно-потусторонний нарциссорфеевский ад[124].

III

«Бесплодная земля» у Генделева

Когда вышла поворотная в поэтической деятельности автора книга «Стихотворения Михаила Генделева» (Иерусалим, 1984), почему-то никак невозможно было вообразить, что у одного из самых ярких и мощных ее образов может оказаться предшественник. Точнее – вдохновитель, источник. Стихи этой книги глубоко оригинальны, вплетены в ткань личной судьбы автора – еврея, «русского» израильтянина, иерусалимского жителя по призванию и выбору, участника Первой ливанской войны (1982). И той войной они в значительной степени были индуцированы. Поэтому, когда жена читала мне в оригинале начало «Бесплодной земли» Т.С. Элиота и дошла до строк, произносимых кем-то на Лондонском мосту:

That corpse you planted last year in your garden,
Has it begun to sprout? Will it bloom this year? —

я подскочил, как ужаленный. Да ведь это Генделев! «Война в саду», из той самой поворотной «ливанской» книги! Вот она, третья главка «Войны в саду»:

Так
перегной перепахан
что
трудом белых рук
труп посадишь в садах Аллаха
и к утру зацветает труп

белым вьюнком увенчан

чей побег
от виска
отвести отшатнувшись
не легче
чем бы сделала это рука

лишь тогда

с отдаленных плантаций
мне неизвестных пород
этим пчелам златым
дам я право слетаться
с руки моей слизывать мед.

«Совпадение» налицо. Правда, у Генделева показана не послевоенная ситуация, как в поэме Элиота, а сама война – не Первая мировая, а Ливанская (ныне уже – Первая ливанская), которая, по Генделеву, – «не мир обратный, но мир в котором всё как есть!» («Ода на взятие Тира и Сидона»). То есть такой мир, где имеют место «традиционные» «труды и дни», как бы древние сельскохозяйственные циклы: пахота, пчеловодство. Вот два разных русских перевода приведенных выше строк из «Бесплодной земли»[125]:

Тот труп

, что посадил ты прошлым летом, —Он дал ростки? Он нынче летом зацветет? —

(пер. И. Романовича)

Мертвый, зарытый в твоем саду

год назад, —Пророс ли он? Процветет ли он в этом году —

(пер. А. Сергеева)

Первый из этих переводов был опубликован в «Антологии новой английской поэзии» (Л., 1937). Эта книга была очень известна в неофициальных литературных кругах Ленинграда, передавалась из рук в руки и пользовалась славой «настольной книги» Бродского; именно Бродский и его старший друг А. Сергеев стали «проводниками» Элиота к генделевскому поколению. Книга ставших классическими переводов А. Сергеева из Элиота «Бесплодная земля: Избранные стихотворения и поэмы» (1971) имелась в домашней библиотеке Генделева[126].

Возвращаясь к «Войне в саду», отмечу, что «сады Аллаха» не имеют ничего общего с традиционно принятым толкованием этого словосочетания, а именно – с пустыней Сахарой. По Генделеву, «сады Аллаха» – это ливанские плантации цитрусовых, в которых иногда шли бои во время войны. Эти «апельсиновые полуденные сады» («Война в саду») – заодно и смертельный антирай, прикидывающийся безмятежным ориентальным парадизом[127].

Не то у Элиота, ведущего речь о выморочных толпах на Лондонском мосту, что несут сквозь туман живых и мертвых – жертвах недавней войны, столь массовых, что невозможно отличить обыкновенных прохожих от призраков их близких. В поэме Элиота место, где сажают труп, – это какой-нибудь лондонский сад или палисадник при респектабельном особняке, бесконечно далеком от нашей ближневосточной «конъюнктуры», при которой война есть состояние перманентное.

Труп у Элиота граничит с абстракцией, это чуть ли не символ памяти о погибшем. У Генделева же этот образ предельно материален. Труп – это я сам, с которого пчелы собирают мед.

В конце той же главки «Войны в саду» и столь же контрастно, как по отношению к Элиоту, Генделев обращается еще к одному поэту эпохи Первой мировой, любимому им Николаю Гумилеву, реминисцируя образ из его стихотворения «Война» (1914). У Генделева «пчелы» – пули:

этим пчелам

златымдам я право слетаться
с руки моей слизывать мед.

У Гумилева – шрапнель: