Гендер в советском неофициальном искусстве

ГК: Дело в том, что лично мной этот «междусобойчик» осознавался давно, потому что ситуация с левым искусством всегда была ограничена весьма малым количеством людей, а к 1980‐м это усугубилось эмиграцией очень многих «продвинутых» художников на Запад. Шестидесятники обычно называют 35 человек или даже меньше, в семидесятые, несмотря на поколенческие разделения, нас тоже действовало не больше 30–40 человек (я говорю об интересных художниках), а когда стали собирать архивные папки МАНИ, там, кажется, тоже набрали около 45 человек. Скажем, в выставке в Горкоме графиков в январе 1977 года приняли участие 187 человек, что было крайне удивительно. И то же самое произошло на выставке в Измайлове 1974 года, сразу после Бульдозерной. Все художники были очень удивлены тому, что их оказалось так много. Ситуация была настолько закрытой, что порой художники жили в соседних домах и не знали друг о друге. Но это другая, количественная сторона «медали неофициального искусства», она была и раньше, однако выделялись, шли вперед и двигали само искусство очень немногие – те же 20–30 человек.

ОА: А в сборниках МАНИ примерно 6 человек, которые непрестанно диалогизируют, то есть даже не 30–40. Меня лично это очень занимает.

ГК: Дело в том, что в те годы Иосиф Бакштейн, Андрей Монастырский, Илья Кабаков, пока он еще жил здесь, пошли по пути бесконечной болтовни вокруг искусства. С учетом того, что выставок не было, материального искусства делалось мало и выхода из ситуации не предвиделось, ничего не оставалось, как осмысливать происходящее. Сложилась отдельная группа, человек 5–7, в их числе Дмитрий Пригов и Борис Орлов, которые очень любили поговорить, и им хотелось нескончаемо говорить о чем угодно. Признаюсь, меня такое количество болтовни «вокруг да около» уже тогда раздражало, думаю, что не только меня. Конечно, можно сказать, что так и зарождался «дискурс», или, по крайней мере, укреплялся. Но других этот «дискурс» не интересовал, потому что их больше привлекала пластическая сторона искусства, и многие продолжали работать с картиной или объектом. Например, Франциско Инфанте тоже испытывал дикое раздражение и называл эту компанию «понабежавшими лингвистами».

ОА: Замечали ли вы, что в папках МАНИ нет текстов женщин-художниц? Исключение – Ирина Нахова (авторский текст к инсталляции «Комнаты»), Сабина Хэнсген (фотографии без текста), Мария Чуйкова (как упоминание в рассказе Сергея Ануфриева), Людмила Скрипкина (как имя в атрибуции работы) и Наталья Абалакова (как единственный соавтор текста).

ГК: Но ведь так сложилось, что больше никаких женщин в нашем кругу не было. А девушки еще и боялись писать – и я их понимаю.

ОА: Была Мария Константинова, Вера Митурич-Хлебникова, Надежда Столповская…

ГК: Вера Хлебникова практически не занималась искусством в то время, она растила дочь и иллюстрировала книги. Маша Константинова начала работать с Николаем Козловым в самом конце 1980-х, а до этого она выполняла какие-то книжные иллюстрации и изредка делала симпатичные, но, в общем-то, декоративные работы à la левый МОСХ.

ОА: Была еще Сабина Хэнсген в конце 1980-х, у нее даже были тексты.

ГК: Она все же ощущалась как бы снаружи нашего круга, как и Лиза Шмитц, но да, был период очень близкого общения.

ОА: В конце 1980‐x появились Анна Альчук, Ольга Зиангирова, Мария Чуйкова. То есть, на мой взгляд, женщин все-таки было больше в реальности, чем зафиксировалось в дискурсе.

ГК: Да, появились в самом конце. Альчук была поэтессой, я ее знал и раньше, но они все были новички в искусстве. И на уровне продвинутости и зрелости, как у Иры Наховой, фактически никого не было. Разве что Светлана Копыстянская, которая быстро уехала на Запад. Надя Столповская, которая все сделала уже на рубеже 1970-х–1980-х, сидела дома и почти ни с кем не общалась – у нее такой характер. Еще в начале 1990‐x появилась Наталья Каменецкая, она попыталась заняться именно гендерными проблемами «а-ля вест». Она стала собирать женскую команду и делать выставки, и я про себя усмехнулся: «Вот молодцы, как хорошо на этом можно „выехать“ теперь». По сути, она единственная, кто пытался открыто этим заниматься, а все остальные наши девушки были либо женами, либо просто подругами, совершенно спокойно и пассивно воспринимали ситуацию. Только Ира Нахова активно работала и сама себя продвигала, только она и могла существовать здесь – в условиях наработанных связей. Кстати, в тот же период появились такие художницы, как Оля Чернышова, Маша Серебрякова, – у них очень успешно началась карьера на Западе. Кто имел сказать что-то свое, те добивались. Так что никакой дискриминации со стороны мужчин не было.

ОА: Уверяю вас, я не хочу получить ответов в духе «Да, мы всех дискриминировали». Я понимаю, что эта ситуация практически не анализировалась…