Генерал де Голль

Третья, наиболее реалистическая и дальновидная тенденция сводилась к признанию неизбежности и необходимости предоставления Алжиру независимости. В 1954 году, в момент самого начала войны в Алжире, никто, кроме коммунистов, и слышать об этом не хотел. Но теперь здравый смысл брал верх в умах растущего числа французов.

Но эти три основные тенденции, сталкиваясь и переплетаясь в сознании людей, выражались в немыслимо запутанном виде. Проблема Алжира горячо обсуждалась повсюду: в парламенте, на съездах политических партий, на страницах газет, в частных беседах. Страстные споры вспыхивали в кругу семей или дружеских компаний, собиравшихся за бутылкой вина в каком-нибудь бистро. Ведь Франция осуществляла самое крупное в ее истории военное предприятие за пределами Европы. Война обходилась в четыре раза дороже злосчастной войны в Индокитае, а результаты ее уже сейчас оказались во много раз более пагубными. Выходов из положения предлагалось так много, что невозможно было найти ни одного. Подобно нравственному и политическому кризису старинного «дела Дрейфуса», алжирская драма волновала совесть и умы, бившиеся в поисках авторитетной, бесспорной истины. А тот, кого обычно называли «самым знаменитым французом», к кому инстинктивно обращались вопрошающие взоры множества людей, продолжал хранить молчание. В отличие от остальных политиков яростно отстаивавших свои планы решения алжирской проблемы, генерал де Голль публично не говорил о ней ни слова. Его многочисленные посетители просили его изложить стране свою точку зрения, но генерал решительно отказывался, заявляя, что «для этого еще не наступило время». Ему доказывали, что все благонамеренные люди Франции, то есть вся французская буржуазия, хотят знать его мнение. «Благонамеренные, — отвечал с презрением де Голль, — это подлецы. Они хотят, чтобы я говорил. Но что я могу сказать этим ограниченным буржуа, которые никогда ничего не понимали и которых перевешали бы в 1944 году, если бы не было де Голля?»

Оставалось только гадать о мыслях генерала или изучать его старые высказывания. На своей «прощальной» пресс-конференции в июле 1955 года он в довольно туманной и условной форме говорил о возможности «интеграции» Алжира с Францией, то есть использовал тот же термин, который служил лозунгом «ультра». Однако он много раз в частных беседах с разными людьми признавал неизбежность предоставления Алжиру независимости, считал, что Алжир, в сущности, уже потерян и что речь может идти только о том, чтобы после провозглашения независимости добиваться сохранения в этой части Северной Африки экономического и политического влияния Франции на основе соглашений с независимым алжирским государством. Но это были частные разговоры; они лишь давали пищу для многочисленных и противоречивых слухов по поводу намерений де Голля, которому приписывали самые невероятные замыслы.

Любопытно, что 12 сентября 1957 года кабинет генерала де Голля опубликовал следующее коммюнике: «Заявления, приписываемые иногда в прессе генералу де Голлю некоторыми его посетителями после случайных и отрывочных бесед, связывают только тех, кто о них сообщает. Что касается генерала де Голля, то, в случае если он находит полезным сообщить общественности о своих мыслях, он делает это сам и публично. Это относится, в частности, к вопросу об Алжире».

В атмосфере странного недоумения по поводу намерений генерала он вдруг отправился в самый эпицентр драмы, сотрясавшей Францию болезненными конвульсиями, — в Алжир, в Сахару, где только что были обнаружены гигантские запасы нефти, столь необходимой Франции. Может быть, здесь он скажет что-то определенное? Но нет — встречи, разговоры и… никаких программных деклараций. Однако сам тон и характер его высказываний во время этой поездки крайне интересны с точки зрения последовавших затем событий. Генерал-губернатору Алжира Роберу Лакосту, социалисту, превратившемуся в самого ревностного защитника интересов ультраколонизаторов, он заявляет: «Алжирская проблема не может быть решена без де Голля». На другой день он добавляет: «Не забывайте, Лакост, что решение будет долгим и что оно связано со всем комплексом будущих проблем». Де Голль явно не хотел заранее связывать себе руки каким-либо определенным курсом в решении алжирской проблемы. По-прежнему это — последователь Бергсона, отвергающий заранее установленные принципы и склонный считаться только с конкретными обстоятельствами. И, конечно, именно сейчас, как никогда ранее, он знает цену молчанию, о котором он когда-то красноречиво писал, что это «блеск сильных и убежище слабых, целомудрие гордецов и гордость униженных, благоразумие мудрецов и разум глупцов».