Генерал и его семья

— Ну-с, посмотрим, что у вас тут сегодня! — Дронов несколько секунд важно изучал меню и спросил: — Цыплята табака у вас как? Съедобные?

— Ну что вы! Первый сорт, товарищ лейтенант! Пальчики оближете!

— Ну, значит, два цыпленка, салат «Майский» — два… Ты как к жюльенам относишься? — спросил Дронов Васю и, не дождавшись от онемевшего Бочажка ответа, сказал: — Два жюльена… Ну и шампанского бутылочку, само собой, и коньячку грамм… Да давай уж бутылку, что мы тебя гонять-то будем?

Официант захихикал и умчался выполнять заказ блистательного Леньки.

— Слушай, не много будет? Завтра же стрельбы… — сказал растерянный Вася. Дронов улыбнулся и пропел довольно громко любимый гусарский куплет:

А утром, вновь пред эскадроном,
Сижу в седле я, свеж и прям,
И салютую эспадроном,
Как будто вовсе не был пьян!

Вася удивился такому полному отсутствию слуха, а пожилой железнодорожник, сидящий с женою и дочкой за соседним столиком, укоризненно покачал головой и подозвал официанта.

Шампанское Вася пил впервые, и оно ему очень понравилось, кисло-сладкое и шипучее, почти как лимонад, коньяк он, правда, один раз уже пробовал, еще в училище, но этот был намного вкуснее. «Потому что пять звездочек и настоящий армянский», — объяснил Дронов.

И цыпленок тоже был не то что съедобный, а просто-таки объеденье, но больше всего полюбился Бочажку жюльен, жалко, что его было так мало, он даже немного рассердился на Леньку, который съел только одну ложечку, а потом, заболтавшись, стряхивал туда пепел.

Но вообще было чудесно, с каждой рюмкой реальность, преображенная ласковым и деликатным алкоголем, все больше восхищала, умиляла и смешила лейтенанта Бочажка. И новый товарищ тоже все больше ему нравился, и анекдоты казались уморительными, а тосты — мудрыми и возвышенными.

— За великого артиллериста — Льва Николаевича Толстого! Ура!

Бочажок выпил и сказал:

— Римский-Корсаков тоже офицером был, морским.

— Да они все служили, все до одного! А как же!

— Ну уж все. А Пушкин?

— Пушкин не мог! Его жандармы не пускали!.. Ну а Чехов по болезни!.. Тут уж ничего не поделаешь… Эй, любезнейший, — позвал Дронов официанта: — Давай-ка нам еще по пятьдесят, и баста! Посчитай, сколько там!

— Один момент! — ответил официант и убежал, а Ленька полез в карман за кошельком. Потом в другой карман. Потом в третий. Потом недоумевающе посмотрел на Васю и сказал: — Нету!

— Чего нету?

— Денег нету… Кошелька…

— Да ты лучше поищи! — попросил Бочажок, отказываясь верить в такой ужас.

Ленька поискал.

— Ну вот тут же он был… Где ж я его посеял?.. Или стырили… Точно стырили!.. Ко мне в кино какой-то все лип… такой… в кепке… А у тебя вообще денег нет?

— Вот… Все, что есть… Я капитану Воскобойникову взаймы дал… у него там жена…

— Былядь!.. Смеху подобно…

— Что же теперь делать? А?

— Так! Ладно! У меня тут знакомые недалеко, попробую занять… хотя… Я быстро… А ты тут сиди… Двоих не выпустят.

— Да как же я?..

Но Ленька уже бросил его.

Подошел официант с графинчиком:

— Коньячок, пожалуйста. А вот счетец… А куда это ваш товарищ побежал?

— Он сейчас придет… Ему тут надо…

— Понятно… А платить вы будете?

— Нет… Он придет, и мы заплатим… Спасибо…

— Пожалуйста, — сказал официант, но уже без улыбки.

Преобразился не только официант. Весь ресторан, а может быть, и весь мир, только что ластящийся и льнущий к доверчивому лейтенанту, обнаружил вдруг свою подлинную инфернальную сущность. Казалось, все и вся воззрились на Васю, одни угрожающе, другие с издевкой, и никому не надо было поднимать веки, Бочажок сидел, как голенький, за этим загаженным столом, в этом мерзком свете, в окружении вражьей силы и готовился к неслыханному поруганию, и ничего, ничего нельзя было уже поделать.

Униженным и оскорбленным Вася бывал только в раннем детстве, потом он уже никогда и нигде, никому и ничему такого не позволял. И вот теперь с золотыми офицерскими погонами на крепких плечах он сидит и покорно ждет, когда его прилюдно объявят проходимцем и вором и, наверное, посадят в тюрьму. Из армии уж точно выгонят с позором. Чтоб мундир не марал.

Слава богу и Министерству обороны за то, что советским офицерам не дозволялось при себе иметь оружие, соблазн пустить себе пулю в лоб и положить конец мучениям был бы, наверное, неодолим.

Железнодорожная семья давно ушла, и за соседний столик, вернее, за два сдвинутых стола уселась компания — две накрученные, как бараны, профурсетки и четыре мужика. Бочажок их сразу признал: блатные. Он видал эту публику еще в детстве на станции, а потом насмотрелся на них вдосталь в карантине, описанном Астафьевым в романе «Прокляты и убиты». Его там чуть не прирезали за то, что он заступился за соседа по нарам, хорошо, через день их уже отправили на фронт. Было противно, что официант лебезил перед урками так же и даже еще подобострастней, чем перед советскими офицерами, и при этом, гад, все искоса поглядывал на Васю.