Генеральские игры

Лунев проверил крепление, подошел к забрызганному цементом пульту. Главное, чтобы ток не был отключен. Нажал кнопку. И в самом деле загудело.

Лебедка быстро выбрала трос. Застропленный Бабай повис над землей на уровне пятого этажа. Поза казалась неудобной: голова слегка перетягивала, и ноги оказались вверху. Он замер, парализованный страхом, боясь шевельнуть даже пальцем.

Лунев выключил мотор. Быстро взбежал на пятый этаж, где были уложены плиты потолочного перекрытия. Развернул стрелу лебедки. Поддержал Бабая, чтобы тот не грохнулся головой о бетон. Тощее тело легло на плиту плашмя. Лунев встал над ним, широко расставив ноги.

— Теперь поговорим. Буду задавать вопросы, не финти. Отвечай точно.

— Ты кто? — Бабая вдруг заинтересовало, в чьи руки он попал. Ждать откровенного ответа не приходилось, но время такой разговор затягивал.

— А я, козел, друг того, кого вы убили.

— Мент?! — Бабай в ужасе вытаращил глаза.

— Кончили. Здесь спрашиваю я. Будешь молчать, полетишь вниз вольной птицей. Тебе самому решать — соколом или вороной.

Как ни странно, но Бабай, оценив обстановку, решил, что мент не станет преступать закон. Его действия обусловлены рефлексами послушания, живущими в каждом, кто носит форму. Бабай даже представить не мог, что в новых условиях рефлексы менялись и личная ненависть стража правопорядка способна попрать нормы закона.

У людей, присвоивших себе право казнить и миловать по принципу «как левая нога захочет», атрофируется чувство ответственности. На первых порах, пустив нож или пистолет в дело, они ещё побаиваются, как бы не сесть по статье. Но два-три безнаказанных преступления вселяют в них уверенность в неуязвимости. Им начинает казаться, что все должны бояться их, и, лежа на спине со скованными руками, Бабай все ещё не мог поверить, что какой-то тип в дешевой белой кепочке с зеленой надписью «Лотто» на высокой тулье может ему что-то сделать. На то, чтобы покуражиться, ему духу хватит, но чтобы пришить… нет, такое фраерам не по плечу. Особенно если разъяснить, что хевра, узнав о попытке качать права над её членом, перероет весь город, и найдет гаденыша, и порежет на длинные узкие ленты, чтобы неповадно было ему и всем остальным пасть разевать на тех, кто входит в стаю братвы.

— Давай, убивай!

Лунев прекрасно понимал, о чем думал Бабай, произнося свои последние слова.

— Учти, поганец, ты сам попросил. И зря. К чужим просьбам я отношусь чутко.

Лунев отцепил цепь от крюка лебедки. Затем размахнулся и пнул Бабая в бок, но не носком, а по-футбольному — щечкой ботинка. Это сдвинуло легкое тело на полметра к месту, где обрывалась площадка пятого этажа. И тут к Бабаю пришло осознание страшной истины — теперь с ним уже не блефуют. Бросило в жар.

— Не надо! — Бабай уже не кричал, а хрипел.

— Это чой-то? — спросил Лунев. — Даже очень надо. Сейчас ты у меня войдешь в невесомость.

— Что вы делаете?!

— Ой, он уже на «вы» перешел. — Лунев посмотрел на Бабая с улыбкой. — Случается такое, а?

— Что вы де-ла-е-те?!

— Да вот, дружок, хотел тебя спихнуть. И представил, что ты в полете наложишь в штаны. Такой крутой и весь в дерьме. Верно?

Лунев замахнулся для очередного пинка. Бабай понял: это конец. Он дернулся, как червяк, которого потрогали палкой.

— Фу! — сказал Лунев с отвращением. — Уже обделался…

— Нет, — заорал Бабай, — все скажу. Спрашивай.

— Кто был в компании, когда вы убили капитана Прахова?

— Мы не знали, что это капитан! Клянусь, паддой буду!

— А некапитанов убивать можно? Просто так, не понравился — и готов?

— Я его не убивал, клянусь…

— Кончай, Бабай, имел я твои клятвы. Кто его душил, кто резал? Быстро!

— Удавку набросил Шуба. Заточкой кольнул Гоша.

— Кто такой Шуба?

— Аллигатор. Ко всему эмигрант.

— Бабай, оставь феню, я её не люблю. Говори по-русски. Значит, Шуба беглый уголовник?

— Да, очень крутой. Псих. На игле он.

— На кого тянет помочи?

— Командир! — Бабай захныкал. — Скажу — мне доска.

— Возможно, но это потом. А сейчас — вольный полет. Выбирай.

— Толкай! Пусть подохну!

Как любой профессиональный алкаш, Бабай то и дело менял поведение. Накатывала волна хмельного остаточного обалдения, он сразу становился дерзким. Неясные видения в мутной башке не позволяли воспринимать действительность такой, какой она была на самом деле. Также внезапно дурь слетала с него, в одно мгновение превращая в слизняка, перепуганного, безвольного, больше всего желавшего взять в руки стакан с водярой, хряпнуть содержимое и закосеть. Ему казалось, что все происходящее всего лишь дурной сон, который исчезнет, едва проснешься.

— Кто такой Гоша?

— Сучонок. Его Шуба с руки прикармливает.

— Капитана били до того, как закололи?

— Потом. Мертвого. Словно охренели.

— Ты бил?

— Нет, клянусь… И Рваный не бил…

— Почему же?

— Я мертвых трупов боюсь. Век не видать свободы.

— Кто же бил?