Генетическая ошибка

Кашель был скверный, сухой и надсадный. Я начал волноваться:

– Ба, ты температуру мерила?

– Мерила. Тридцать восемь с хвостиком.

– Это может быть воспаление легких. Так, лежи, не вставай. Я приеду сейчас. Молока горячего выпей и ложись.

Она в ответ что-то залопотала насчет моего выходного и того, что не хочет портить мне отдых.

– Слышишь меня? Лежать. Это приказ. – Я отключил вызов.

Нужно было ехать, и как можно быстрей. Бабуле Тоне в прошлом году исполнилось 86, возраст солидный. Пневмония в таком возрасте переносится скверно. Я наспех поджарил яичницу, выпил чаю и вышел во двор. Тут меня ждал неприятный сюрприз. Лобовое стекло моего «Форда» было сплошь в трещинах, боковое зеркало валялось на асфальте, разбитое вдребезги. Кто-то ночью постарался – то ли недоброжелатель, то ли просто въехали со всей дури и умотали. На всякий случай я оглядел машину – записки с номером телефона виновника нигде не было.

Я представил себе, сколько времени у меня займет поездка до сервиса, плюс ремонт лобовухи и покупка нового зеркала. Выходило как минимум часа два с половиной. Проще было доехать на электричке. Станция у меня под боком. До нее пешком минут десять. По дороге я забежал в аптеку, купил всяких порошков и микстур от кашля и пачку горчичников. Бабуля в детстве всегда лечила меня от кашля горчичниками – поставит на ночь, а утром, глядишь, грудь разложило, да и жар прошел.

Через каких-то полчаса я сидел в полупустом вагоне и с интересом смотрел в серое от грязи окно, за которым тянулись бесконечные бетонные стены, разрисованные разноцветными граффити. Стены сменились зелеными полями, затем еловым лесом, потом снова полями. Замелькали деревушки, одна, другая. Я сошел на тихой, утопающей в зелени платформе и в компании двух толстых теток, увешанных сумками, и бородатого мужичка с рюкзаком и удочками за плечами зашагал по узенькой тропинке, вьющейся в высокой траве.

Вот он, знакомый забор, старенький, но крепкий, его еще отец делал, так надежно, что никакое время ему не страшно. Я толкнул калитку, и она мягко поддалась. Дорожка, аккуратно выложенная плиткой, вела к крыльцу тоже старенького, но удивительно ладного и уютного дома. Окна с резными петухами украшали затейливые занавески. Я тщательно вытер ноги о коврик на крыльце и вошел в избу. Сразу меня окутал неповторимый и восхитительный запах детства. Пахло медом и молоком, земляникой, печным дымом. Бабуля лежала в кровати, до подбородка укрытая ватным одеялом и кашляла, кашляла.

– Володичка.

Я обнял ее и расцеловал.

– Там на столе в миске оладушки. В погребе творог свежий, утром брала у соседки. Ты с земляникой-то съешь…

Это она с температурой ухитрилась напечь оладий, да не чуть-чуть, а целую гору. Я вскипятил чайник, растворил порошки, сделал горячего молока с медом.

– Ты полежи, я за врачом схожу.

Она послушно кивнула. Доктор в деревне проживает на соседней улице. Старый, добродушный Михеич. Если кому нездоровится, все сразу бегут к нему. Михеич не знаком с УЗИ и КТ, он чует болезнь пальцами своих худых, костистых рук. Приникает ухом к груди больного, выстукивает допотопным способом, выщупывает и выносит вердикт. Вердикт этот всегда верный. Глядя на то, как Михеич колдует над своими пациентами, я всегда думаю, что неплохо бы его перебросить в московскую клинику – глядишь, меньше бы было в районе летальных исходов.

Я стучу в дверь Михеичу и молюсь лишь об одном – чтобы он не успел с утра надраться. Михеич, что греха таить, уважает самогон – это его единственное скверное качество. Однако оно сильно осложняет жизнь страждущим его помощи. Я стучу, и – о радость! – Михеич идет мне открывать. Я слышу тяжелые шаркающие шаги, Михеич ходит по дому исключительно в галошах на босу ногу. Лязгает замок.

– Володька! – Старик трясет жиденькой, клочковатой бородой. От него пахнет самогоном и квашеной капустой. – Ты чего это, с утра пораньше?

– Михеич, баба Тоня заболела. Кашляет, температура.

– Эк ее угораздило. – Михеич хмурит кустистые брови. – Ну пойдем, глянем.

Я жду, пока он натянет кирзовые сапоги и старый, обшарпанный рыбацкий плащ. С крючка в сенях он снимает тощую сумку, в которой у него лежат инструменты: стетоскоп, палочка для горла, грелка и прочая ерунда. Мы идем к нам во двор. Зайдя в избу, Михеич долго и тщательно моет руки в раковине – в позапрошлом году я провел бабуле Тоне водопровод в дом. Затем подходит к больной и приказывает:

– Раздевайся, Антонина.

Бабуля, охая и вздыхая, стаскивает с себя телогрейку и рубаху. Михеич слушает ее стетоскопом, потом просто ухом. Стучит ей по ребрам. Снова слушает. Кусает обвисшие усы.

– Нет, не пневмония это. Бронхит. Я травку дам, ее нужно заваривать и пить три раза в день.

– А горчичник? – спрашиваю я, радостный от того, что у бабули не воспаление легких.

– Горчичник на ночь можно, хуже не будет.

Бабуля одевается. Я благодарю Михеича, угощаю его оладьями и земляникой. Вижу, что он бы с удовольствием взял поллитровкой, но у бабули в доме спиртного не водится, а сам я не пью.