Генетическая ошибка

Проводив Михеича, я завариваю травку, настаиваю ее, процеживаю через марлю и даю бабуле. Потом варю обед – суп из картошки и макарон, котлеты из замороженного фарша. Бабуля ест мало, от жара у нее нет аппетита. Потом она засыпает, а я слушаю ее дыхание во сне и выхожу во двор.

Темно. Все небо усыпано яркими серебряными звездами. Пахнет яблоками и навозом. За забором слышен собачий лай. Я достаю телефон и звоню начальству с просьбой дать мне назавтра выходной в счет накопленных отгулов. Начальство злится, кричит, но разрешает явиться на работу во вторник. Я убираю телефон в карман джинсовки и долго сижу на крыльце, глядя на звездное небо. Я представляю себе, что звезды – это вовсе не маленькие далекие светила, а глаза тех, кто ушел от нас далеко-далеко. Оттуда, с неба, смотрят на меня глаза отца, глядят внимательно, замечая все, любую мелочь, каждый штришок.

А еще – я думаю о Марине Красниковой. Я думаю о ней каждый день, с тех пор как увидел ее. Интересно, как она? Осталась ли такой же гордячкой или ее сломали лагерные будни? Перед моими глазами встает ее лицо, каким было оно после прочтения приговора. Бледное, но совершенно спокойное. Высоко поднятая голова. Знала бы она, что снится мне почти каждую ночь…

Марина, Мариночка. Глаза-бирюза. Золотые веснушки на носу. Ты меня ненавидишь, и правильно. Поделом мне. Зато все по справедливости. Все по правилам. По чести. Черт бы побрал ее, эту честь…

24

К утру бабуле стало лучше. Она начала кашлять помягче, не так натужно, и жар спал. Я сварганил отличную глазунью с ветчиной и помидорами, и бабуля с аппетитом поела. После завтрака я дал ей выпить травы.

– Спасибо тебе, Володичка. – Голубые, слезящиеся глаза смотрели на меня с нежностью. – Если б не ты, померла бы…

– Я тебе дам, померла! – сердито ворчал я, а внутри меня тлел уголек тревоги.

Бабуля – единственный близкий человек, который есть у меня на свете. После смерти отца с матерью начали твориться всякие нехорошие дела. То она на подоконник встанет и стоит, глядит на двор, то украдкой веревку на шею примеряет. То купит в аптеке пузырек со снотворным и, закрывшись в ванной, подбрасывает его содержимое на руке.

Меня, двенадцатилетнего, тогда обуял ужас. Я боялся заснуть, все следил за матерью, мне казалось – вот закрою глаза, а проснусь, и ее уже не будет в живых. Я никому не говорил, что творится у нас дома, кроме Майи. Она приходила к нам, и тогда я мог хоть немного расслабиться и поспать. Как-то Майя сказала мне, что так больше продолжаться не может – мать надо показать врачу. Психиатру. Легко сказать – показать. А как? Она и слушать не хотела, чтобы идти к доктору. На все уговоры упрямо твердила:

– Я здорова!

И тут – о радость! – к нам приехала бабуля Тоня. После смерти отца она три месяца сидела у себя в деревне, ни с кем не общалась, почти не выходила из дому. И вот решилась, приехала. Бабуля сразу поняла, что дело труба. Через день к нам домой пришли двое дюжих мужчин. Они закрылись с матерью в комнате, о чем-то долго беседовали. Потом послышался ужасный крик. Это был даже не крик, а вопль раненого зверя. Бабуля поспешно схватила меня в охапку и утащила в соседнюю комнату, плотно захлопнув дверь. Когда минут через двадцать мы вышли в коридор, матери в квартире не было.

Ее положили в больницу. Надолго. Тогда я впервые услышал страшное слово «шизофрения». Его шепотом произнесла бабуля, когда говорила с кем-то по телефону. Бабуля осталась жить у нас дома. Она вставала с петухами, готовила, намывала полы, стирала и гладила мою одежду. Когда я просыпался, на столе в кухне меня неизменно ждало блюдо, полное румяных блинов, оладий или пирожков.

Бабуля умела не только потрясающе готовить и содержать дом в стерильной чистоте. Она неплохо разбиралась в математике и иногда помогала мне делать домашнее задание. Также она всегда знала, как правильно пишется то или иное слово, и ей не требовались для этого учебники.

Не скрою, я скучал по матери. Первое время все ждал, что ее выпустят из больницы, и она вернется домой. Прежняя, красивая, веселая и молодая. Но время шло, а ей становилось только хуже. Смерть отца погубила ее, лишила жизненных сил. Даже я стал ей не нужен. Она жаждала уйти туда, куда ушел ее любимый, и никакие лекарства не в силах были помочь ей.

И постепенно я привык. К бабуле, к ее тихому, ласковому голосу, к мягким рукам, к доброму, немного беззащитному взгляду. Я боялся лишь одного – что и она покинет меня, как отец и мать. Я берег ее, не давал поднимать тяжести, следил, чтобы она отдыхала, научился убирать квартиру. Летом она взяла меня в деревню, и там на воле и свежем воздухе я провел счастливых три месяца.

Так и повелось. Осенью и зимой мы жили в городе, а в конце весны съезжали в деревню. Мать умерла через четыре года. Я окончил школу, поступил в академию. Когда мне исполнилось восемнадцать, бабуля тихонько собрала свои вещи и уехала насовсем.

– Ты теперь взрослый, Володичка, не хочу тебе мешать. Живи один, ты все умеешь. А я всегда буду рядом. Если что, приеду. Или ты ко мне.