Гений

Уже в то время он осознавал,

Что не должна быть жизнь всегда суровой.

Без юмора и нежности души,

Стихи – они как приговор закона.

Не зря все чувства добрые нашли

Приют в сердцах поэтов, в жизнь влюблённых.

VIII

Однажды Батюшков к нему забрёл,

Рассеянный, меланхоличный, грустный.

Он о поэзии с ним речь завёл,

О чувстве долга всех поэтов русских.

И помолчав, добавил вдруг потом:

«И я поэтом честным быть старался».

Казалось, что-то угасает в нём,

Но он, как прежде, вспыхнуть не старался.

И Александр чувствовал, что он

Давно томится болью непонятной,

И в грусть, как в сон, всем сердцем погружён,

И на челе его сомнений пятна.

Он представлял поэта не таким —

Философом, ленивцем, резвым в слове,

Влюблённым в жизнь, весёлым, молодым,

Которым каждый мог быть очарован.

Он был таким когда-то, но сейчас

В нём стихла страсть, ослабло чувств горенье.

Казалось, с миром вдруг утратил связь

Поэт, спеша в другое измеренье.

IX

Не задушевно – тихо, нелегко

Они простились, навсегда, быть может.

И Батюшков куда-то далёко

Ушёл, своею грустью растревожив

Ум Александра, заронив в него

Своих сомнений роковое семя.

И Александр долго никого

Не принимал и мрачен был со всеми.

Но время юности берёт своё,

И он от дум печальных отряхнулся,

Воспринимая жизни бытиё.

Опять, как будто бы от сна, очнулся,

Увидев солнца золотистый свет,

Синь неба, зелень трав, кустов, деревьев,

Почувствовав отраду юных лет,

Приняв всем сердцем благостную веру.

Иной он, высший жизни смысл постиг,

Познав любовь, и вовсе не случайно,

Всем существом, сознанием проник

В её, для всех невидимую, тайну.

X

В нём пробуждалась медленно любовь

К Наташе милой, к Натали пригожей,

Достойной ярких, чувственных стихов.

Он понимал, что одолеть не сможет

Ту страсть в груди рождённую, когда

Он видел их сияющие лица.

Но Эвелина, яркая звезда,

Пленила вдруг собой всех лицеистов.

И он стихи свои ей посвящал,

Но не желал, чтоб кем-то был в них узнан.

Не зря он Катю Эвелиной звал,

Она была достойна высшей Музы.

Бакунина светла, мила, стройна,

Нежна, бледна, чуть холодна, быть может.

Из-за неё шла тайная вой на,

И победить в ней было невозможно.

Но долго помнил и в душе таил

Поэт её красивую улыбку,

Её глаза… Он долго ею жил.

И не могла быть та любовь ошибкой.

XI

Но впереди ещё немало встреч,

Волнений, дум, тревог и ожиданий.

Никто не мог его предостеречь

О том, что миг прекрасного свиданья

Таит в себе разлуки грусть и боль,

Досаду, страх, сомнение… как будто

Не возродится светлая любовь

И не вернётся солнечное утро.

Но солнца свет опять слепил глаза

И снова звал к любви, к движенью, к жизни.

И понимал он: без любви нельзя

На свете жить, существовать и мыслить.

Всем существом любви принадлежа,

Стремился он отдаться ей всецело.

И страсть его, как остриё ножа,

Пронзало сердце, достигая цели,

И приносила счастье… Может быть,

Касались сердца и страданья тоже.

Но никогда не смел он не любить.

Жить без любви на свете невозможно.

XII

Лицей менялся на глазах, не мог

Он тихим и спокойным оставаться.

На перепутье жизненных дорог,

Почти что в самом центре государства,

Вблизи столицы всей России, он

Был в курсе всех событий и явлений.

Но царь, казалось, позабыл о нём —

Дела иные диктовало время.

В сеть просвещения лицей никак

Не вписывался, в стороне остался.

«Сомнительное заведенье» – так

О нём граф Аракчеев отозвался.

И Аракчеев был бы даже рад

Его закрыть, но царь сказал: «Не надо».

И им директор новый, Энгельгардт,

Назначен был, чтоб навести порядок.

И сразу же директор захотел

В сердца учеников своих проникнуть.

Но Александр, как всегда, мрачнел

При встрече с ним и становился диким.

XIII

Иным казалось, что директор мил,

Добр и открыт, но что-то в нём таилось.

Со всеми он беседовать любил,

Даря улыбку каждому, как милость.

Спокойный, мягкий, плавный, словно кот,

Он умащал добром дорогу к аду.

Кто был доверчив и наивен, тот

Его идеи принимал за правду.

К карьере, к честолюбию зовя,

Смущал он души юные, стараясь,

Чтоб жили, по течению плывя,

Уверенно, ни в чём не сомневаясь,

Чтоб гордо к цели собственной стремясь,

Себя провозглашали над другими,

Не замечая нищету и грязь

И боль народа, торопились мимо,

Спеша в карьере друга перегнать,

Всегда быть первым и во всём быть правым.

Но Александр… Он не мог принять

Таких идей незримую отраву.

XIV

Разочарован добрый Энгельгардт.

Его томит нелепая досада.

Опять ключи не смог он подобрать

К пылающему сердцу Александра.

От всех попыток он уже устал.

И всё ж решился снова попытаться

И поспешил устроить дома бал

Или, вернее, просто вечер танцев.

В те дни в его дому вдова жила,

Мария Смит, ещё юна, прелестна.

Из дальних родственниц она была.

И Александру было очень лестно

Потанцевать с красавицей. И вот

Они кружатся. Энгельгардт тревожно

Следит за ними. Танца их полёт

Остановить, казалось невозможно.

Но музыкантам подаёт вдруг знак

Директор, и кончается веселье.

Кляня себя в душе: «Каков, дурак!» —

Торопится проститься он со всеми.

XV

А Александр вновь влюблён, теперь

Уж во вдову, чей нежный, светлый образ,

Как дар за боль забытых им потерь.

По вечерам они встречались поздно.

Он Липой звал её, как поцелуй

Звучало имя, страсть любви рождая.

И вопреки невидимому злу,

Которое любовь сопровождает,