Гении неба

Газ я на нее пожалел, вынес вниз и вышвырнул из дверей подъезда.

Спустя минут пять заквакало устройство, второй блок которого находился внизу, у подъездной двери:

— Слушай, как там тебя, отдай баллон.

— Выйти к тебе и еще баллон вынести? — расхохотался я, — Прощевайте, сударыня, да ступайте — ка на дачу. На Канатчикову, там вам самое место. Канатчикова дача — место, где расположена психиатрическая клиника.

— Я тебе что — то скажу. Важное. Если баллон отдашь.

— Слушай, мне пора работать. Если ты не отстанешь, я спущусь вниз и на пару минут забуду про твой нежный возраст и слабый пол. Отпусти кнопку. Торчать перед парадным не рекомендую. Заберут как пить дать пьяного подростка.

— Отдай баллон, ну пожалуйста… — Ее голос стал умоляющим, — Хочешь, я деньги верну, честно, все шестьсот. Ну отдай! Нахера он тебе нужен?

— Завтра. У почтамта, в восемь утра. То есть сегодня. До свидания. Будешь беспокоить — вызову полицию. Отпусти кнопку, мне некогда болтать!

Лег на измятую постель, чувствуя Зов, сомкнул глаза. Мгновенный переброс сознания, воспринятый им как щелчок переключателя — и я оказался там. Утренний дождь ласково шелестел в невидимых из видеоокна мясистых листьях айонурии. Землянин, то есть терранин во мне засыпал. Остался только курсант Академии. Синтезатор привычно щелкнул и выдал разовую лагуну, блюдо с приевшейся кусичкой. Расправившись с завтраком и одеванием, я привычно огладил волосы и оказался в Аудитории Два.

Дэв пожал мою конечность с видом заговорщика:

— Телеграмму получил.

— У тебя тоже это было болезненно?

— Не то слово. Как ты провел свой первый день?

— Так себе. Мрачное место эта Москва. Если не считать ресторана и последовавшей за ним псевдошлюхи, то тоска.

— Мнда… А как это — псевдо? — заблестел линзами друг. Я обьяснил. Он оскалился, — Ну ты вечно не как все… Нарвался на историю. Надо же, а я и не думал, что у вас может быть такой сильный рэкет. Смотри-ка, Тунг…

Тут на кафедре и вправду обозначился старший преподаватель Тунг и разговор прервался на весь день. Пятнистый гнал нас сквозь дебри сложнейшей темы войн во времени. Боевые действия на хроноскафах, хрональное оружие, парадоксы и квазипарадоксы его применения и все такое прочее. Это было чертовски сложно и не менее интересно. После лекции, растянувшейся на весь день, американец спросил:

— Не приходила в голову мысль что-нибудь сделать? Я имею в виду там, на Террис?

— Видишь ли, я был занят разными другими делами. Но задумка неплохая.

— Как оно, не слабо, а?

— Идет. За недельку проработаем детали, и — вперед, на амбразуру!

— ?

— Не обращай внимания. Жаргон совка. Был у нас такой, что подскользнулся и стал нечаянно героем.

— А, вспомнил, это ты про вашего Павлика Морозова! — щегольнул новыми познаниями Дэвид, — Но постой, ведь он закрыл амбразуру своим отцом, да?

— Может быть. Извини, Дэв, я должен еще кое-что сделать, прежде чем начать думать над нашим проектом.

…«Говорит Москва. Московское время семь часов пятнадцать минут, в эфире эстрадная программа». -сообщила радиоточка на кухне:

Под легкие гитарные аккорды я поднялся, зашел на кухню, врубил чайник и проковылял в ванную. Из репродуктора доносилось:

«Понимаешь, малыш, у Земли, вероятно, ангина,
А я себя чувствую горлом, которому больно глотать эту жизнь.
Только ты на меня не сердись, лучше дальше по жизни кружись,
Ты уже для меня не смогла стать глотком анальгина.
Мы живем так, как будто у всех тридцать восемь и восемь,
И поэтому все происходит вокруг в бесконечном больничном бреду,
Только я от себя не уйду, и ответа никак не найду:
Почему друг у друга мы помощи скорой не просим?
Так и смотрим на мир воспаленно больными глазами,
И кричим о любви, только голос пропал, от вселенской простуды пропал…
… Но с тобой все в порядке: ты жива и здорова,
Безнадежно здорова, и толку не будет со мной, безнадежно больным,
А когда все растает как дым, заходи, посидим, помолчим,
Обо всем помолчим, и о главном не скажем ни слова…»