Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

В кресле перед ним сидит его Гений – сам Леонардо да Винчи! Одет просто – черный бархатный берет без всяких украшений. Поверх черного камзола – длинный до колен темно-красный плащ с прямыми складками, старинного покроя. Седые волнистые волосы и борода, высокий лоб с несколькими глубокими морщинами. Глаза, посылающие пронизывающий взгляд из-под густых бровей. Что-то меланхолическое было в этом взгляде.

– Да-да, я вспомнил вас, Марко! Сумасшедший из госпитального морга. А потом – укушенный мастифом незнакомец в Милане. Вы вновь решили навестить меня из своего далекого будущего? – он прищурил один глаз с немного лукавым, но добрым выражением.

– Судя по всему. – неуверенно вылетело из уст Марко.

– Полагаю, вас интересует, что случилось с Моной Лизой? – спросил он грустно. –Но, зачем вам спрашивать, если вы там, в своем будущем, и так все знаете? – спросил он устало.

– Ваш биограф – Джорджио Вазари – об этом не упоминает.

– У меня есть биограф? И это он обессмертил мое имя? Мог ли я, смиренный художник, мечтать о таком?

– И о вас написаны тысячи книг, маэстро Леонардо! – Марко нравилось следить за его реакцией на каждую свою фразу.

– Получается, вы сотворили себе кумира? – Леонардо неодобрительно сощурил глаза.

– Сотворяет их Господь, – ответил Марко, – а вот память о них воскрешают простые смертные…

– Все мы смертны, друг мой. Это закон Природы. А знаете, было бы забавно почитать, что обо мне пишут… Полагаю, я у вас там, в будущем, выступаю в роли подопытного кролика, смиренно лежащим под безжалостным и холодным скальпелем истории. –Он постарался улыбнуться сквозь толщину своей грусти. – Ну что же, готовьтесь слушать. Никому еще я не открывал тайн своего сердца, но вы, Марко, как я вижу, человек достойный. К тому же, чего не сделаешь ради истории…

С этими словами, пальцы его левой руки, на которых красовались два золотых перстня – с изумрудом и гранатом – затеребили единственное кольцо на безымянном пальце правой руки. Именно оно, обладая необъяснимо сильной энергетикой, а не два других, дорогих, перстня, привлекли внимание Марко. В этом маленьком серебряном кольце, несомненно, было что-то такое магическое, притягивающее. И какая-то надпись, которую не удавалось разобрать…

– Когда Мона Лиза уехала повидаться с умиравшей матерью, я считал дни, – тяжело начал Леонардо. -Мысль о том, что разлука может затянуться, что она может не вернуться, что с ней что-то может произойти – все эти суеверные страхи, тоска и какое-то грозное предчувствие сжимали мое сердце. Я уже не задавал себе вопроса, как мы встретимся, и что я скажу ей. Лишь бы она вернулась. Поскорее.

Однажды я возвращался домой, и на мосту меня догнал человек, имевший во Фьоренце репутацию сплетника.

– Скажите, маэстро, – завел он разговор, – вы, верно, все еще рисуете портрет жены мессера Джокондо?

– Да, – ответил я, – а что?

– Ничего. Почти четыре года корпите над ним, и все еще не завершили… -язвительно говорил тот, заглядывая мне в глаза. –Что же теперь будет с портретом?

– Что вы хотите сказать?

– Вижу я, вы не знаете новостей? – в его глазах прыгали дьявольские огоньки, – ну конечно, вы ничего не знаете о несчастье… Бедный мессер, супруг вашей донны Лизы, в третий-то раз овдовел. Горе-то какое невосполнимое.

В глазах у меня почернело и я был готов упасть, если бы не ухватился за веревочную сеть, натянутую по краям моста. Сначала я подумал, что сказанное не может быть правдой. Это было бы невероятно. Значит это было ничем иным как ложью, с целью узнать, какое впечатление новость произведет на меня, чтобы потом повсюду об этом толковать. Но в тот же день я узнал все. Моя бедная Мона Лиза умерла при родах, уступив свою жизнь новорожденной девочке. Эта весть разбила мне сердце… –и он вновь начал теребить свое кольцо.

Знаете, Марко, всю свою жизнь я отрицал дружбу с женщиной. Не понимал, для чего искать равновесия на краю вулкана с кипящей лавой. Сегодня приходится признать, что в придуманном нами пространстве, на расстоянии вытянутой руки, сложилось у меня некое подобие дружбы, или, может, чего-то большего, с Моной Лизой, этой умной и совершенно таинственной женщиной, позволившей мне понять сладкий и горький привкус счастья, чей вулкан, исторгнув в гневе каменное пламя, остывал и обретал добродушный вид. И такая радость наполняла душу мою, как будто мне не пятьдесят четыре, а шестнадцать лет, как будто вся жизнь была впереди. В желании дотронуться до нее я стал терять ощущение дружбы, и это нас погубило. Но именно в этом страстном желании во мне воспламенялась способность носить ее на руках.

– Вы ее любили, маэстро Леонардо? – спросил Марко.

– Не уверен, что смогу объяснить вам, друг мой, – ответил тот. -Общение захватывало нас полностью, а чувства и мысли пребывали в глубокой гармонии. Но это была духовная драма, вечный спор, если хотите, или битва, между нашими душами, которые пытались проникнуть друг в друга, чтобы не победить, нет! А наоборот, быть покоренными.