Во мне что-то шевельнулось. Я сразу почувствовал, что под словом "особенное" она не имеет ввиду особенное для нее. В ее голосе была неуверенность с оттенком надежды. Как у астронома, который думает, что открыл новую планету. Не понимаю, почему я вообще воодушевился. Белых пятен, казалось, не осталось. Было все - от рисунков на стенах пещер и пирамид до портретов, пейзажей, образов Ада и суповых банок. От камней до холстов и голограмм. Что еще может быть такого особенного? Коллективное бессознательное является скорее ограничивающей концепцией.
Но так воодушевлен я не был с 1999-ого года, когда жил своими предчувствиями. Сам я не был художником. Я любил комиксы, пока в них не стало меньше мифологии и больше фольги, золота и голографических обложек (В шестом классе я так фанател от
Когда я встретил Урсулу, знаки вернулись почти сразу же. Они походили на образы, застывающие в дымке статических помех. Слова просачивались сквозь стены моей квартиры из соседской стереосистемы:
Под поверхностью обыденных вещей проснулось нечто. Нечто, обладающее гораздо большим импульсом, чем очередная самопровозглашенная реинкарнация Христа, накапливающая штурмовые винтовки или разливающая "Кул-эйд". Урсула знала, что я чувствую это, хотя я не пытался это как-то выразить. Я не был уверен, что смогу. Я разговаривал о болезнях и о моем уважении к их инновациям. Даже это уже что-то значило, так как обычно я не мог говорить с кем-угодно о болезни Хансена за сэндвичем с пастрамой и куринным салатом. Урсула намекала на новое искусство, от которого она была в восторге, но без какой-либо конкретики. Вряд ли она была из тех, кто верит, что разговоры о незавершенном проекте могут как-то повредить ему, но я не стал давить. Я не хотел слышать, что ошибался насчет значимости ее работ. Не мог игнорировать такую возможность, особенно после разочарования первым днем 2000-го года.
После очереднго Нового года она сказала:
- Есть люди, с которыми ты непременно должен познакомиться.
У них была своя студия на Бава Лейн. "Они" это Урсула, Ли, Джефф и Ребекка. Я даже не предполагал, что есть еще трое человек, с кем могла работать Урсула. Однако между ними была определенная взаимосвязь. Они больше походили на террористов, вынашивающих в подсобке свои кровожадные планы, чем на художников, занимающихся субстанциональным искусством, поэтому я отлично вписался в их компанию.
- Мы все посещали Киньонский университет, - объяснила Урсула. - Потенциал у всех немного разный, но это не помешало нам объединиться. Мы с Джеффом пршли курс натюрморта.
Джефф походил на художника, причем голодающего. Тощий как жердь, с длинными черными волосами и явной любовью к кофеину, судя по его неспособности стоять спокойно (бьюсь об заклад, что учился он в классе с Урсулой весьма неважно). Кивнув вместо приветствия, он исчез за холстом.
Ли не стал ждать сигнала. Обладающий внушительной массой в футболке с надписью EOTA, он шагнул вперед.
- Я - Ли, - сказал он. - И я ваяю откровения.
Во время приветствия его рука буквально поглотила мою. За спиной у него стояло нечто, напоминающее незаконченный торс, что казалось странным, потому что глины, оставшейся на его завершение нигде не было видно. Рядом стояла конструкция размером с человека, накрытая белой простыней. Ребекка, казалось, не понимала, что в мире есть кто-то еще, тем более в студии. Она сидела на стуле, скрестив ноги. Ззависнув над блокнотом, она что-то яростно в нем писала и так же агрессивно зачеркивала.
- Наша местная поэтесса Ребекка, - сказала Урсула, указав рукой. Услышав свое имя, Ребекка никак не отреагировала. - Я познакомилась с ней в классе этики, - тихо добавила Урсула. Профессор завалил ее на экзамене за то, что она не стала с ним спать.
- А ты сдала, - наконец произнесла Ребекка, не поднимая головы.