Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса

Господин Калпепер, примите мой сердечный поклон, я умоляю Вас прислать мне весточку. Узнав, что Вы приболели, я не нахожу себе места от душевной тревоги и умоляю известить меня о Вашем самочувствии. Ибо более всего в жизни я мечтаю видеть Вас и говорить с Вами. Верю, что скоро мои мечты сбудутся.

Более всего утешают меня думы о наших встречах, а при мысли о разлуке мое сердце охватывает смертельная тоска. Как несчастна моя судьба, не позволяющая мне неизменно находиться в Вашем обществе.

Я твердо верю, что Вы исполните свои обещания, и, уповая на Вас, умоляю приехать, когда при мне будет леди Рочфорд, ибо тогда я смогу уделить Вам больше времени.

Примите благодарность за заботу о моем несчастном протеже. Я горевала вдали от Вас, когда не было у меня доверенного лица для связи с Вами, и поэтому прошу взять его к себе и иногда посылать мне весточки.

Окажите любезность, раздобудьте лишнюю лошадь и пришлите с моим слугой, ибо я испытываю без нее немалые затруднения. На этом прощаюсь с Вами, пребывая в неизменной вере в наше скорое свидание и желая, чтобы Вы поняли, с какой великой болью я пишу это письмо в разлуке с Вами.

Вечно Ваша до скончания жизни,

Кэтрин

.

Забыла еще об одной просьбе, а именно: велите моему протеже, чтобы он подольше оставался здесь со мной, ибо он говорит, что исполнит любое Ваше приказание.

«Кэтрин». Безумные, бестолковые «встречи». Тут не могло быть подделки, ибо в каждой строчке была видна ее манера.

«Как несчастна моя судьба, не позволяющая мне неизменно находиться в Вашем обществе».

«Несчастной судьбой», которая разделила их, был я, мое существование, мое присутствие.

О, почему рана в сердце не затягивается теперь, когда я знаю все? Почему остроту потери не притупляют будничные подробности измены? Как ни странно, именно мелкие шипы колют болезненнее всего…

«Ибо более всего в жизни я мечтаю видеть Вас и говорить с Вами».

Когда-то я сам писал Анне Болейн почти в тех же выражениях: «Ни один язык, ни одно перо не смогут передать, какую величайшую боль причиняет ее отсутствие».

Значит, Екатерина безумно обожала Калпепера.

Нет, ее любовь не могла быть такой стойкой. Ею завладело простое вожделение, а не очарованность.

«Вечно Ваша до скончания жизни, Кэтрин».

Она ни разу не написала мне письма.

– Благодарю вас, Кранмер, – задумчиво произнес я. – Полагаю, лучше всего вам сейчас пойти и исповедать ее.

На следующий день, ожидая вестей от Кранмера, я узнал, что Уилл получил новые сведения от леди Байнтон, замужней сестры Екатерины.

Из ее красноречивых объяснений выходило, что Дерема вынудили к этой связи. Она пыталась смягчить его участь, и ее свидетельство опередило признание пирата.

«Как похоже на Екатерину, – подумал я. – Она желает то одно, то другое, словно ребенок, выбирающий безделушки на летней ярмарке: хочется вот это – нет, лучше то. Но время развлечений закончилось».

Наконец пришел Кранмер, весь дрожа от волнения.

– Все в порядке, – тихо произнес он. – Она сделала признание. Можете ознакомиться с ним.

Исполнив тяжкое поручение, он вручил мне бумагу.

– А в каком… в каком она состоянии?

Ну расскажите же мне что-нибудь, во что она одета, как выглядит… Господи Иисусе, неужели я все еще люблю ее? Я едва не плюнул от презрения к самому себе.

– В отчаянных стенаниях и горести.

Притворство! Вся ее жизнь – сплошная игра. Но что, если она изменилась? Нет, невозможно.

– Что она сказала о Дереме?

Кранмер неохотно достал свои записи.

– О Дереме она сказала: «Он часто домогался меня, иногда прямо в одежде, два или три раза раздевался, но никогда не обнажался полностью, на нем всегда был камзол и, как мне помнится, лосины, он просто спускал их».

Она помнила мельчайшие подробности, смаковала их! О боже! Прямо в камзоле…