Генрих VIII. Казнь

— Ты бы поспал. Вид у тебя утомлённый. Ведь я не сбегу.

Воин с готовностью переступил на прежнее место, широко расставил мускулистые ноги в чёрных чулках и стоптанных башмаках, оправил рубаху и сокрушённо покачал головой:

— Ты, конечно, не убежишь. Куда бежать-то тебе? Однако нам этого не положено, мастер. До смены ещё далеко. Как тут уснуть?

Вытянув двумя пальцами кость, застрявшую между зубами, ещё раз шутливо заверил верного стража:

— Клянусь Геркулесом, что не сбегу. Так что усни.

Тот сложил руки на животе:

— Это верно, только нашему лейтенанту на это плевать. Если застукает спящим, даст по зубам или прикажет плетей. Так уж лучше я потерплю до рассвета.

Налил вина в серебряный кубок, вдруг приметив, что на подносе стояло их два:

— Тогда выпей немного, и, может быть, ночь пройдёт для тебя незаметно.

Солдат не чинясь, взял кубок, выпил неторопливо, прижмурив глаза, постоял так с минуту, поставил кубок на прежнее место, неожиданно звонко звякнув по серебру серебром, смутился и виновато сказал:

— Хорошее вино. Спасибо тебе. Мягкое, бархатистое, крепкое. Нам нечасто достаётся выпить такого. Одним господам. Только во Франции такого вина было вволю.

Спросил, размышляя о том, почему вместо одного кубка ему подали два:

— А ты был и во Франции?

Старик провёл ладонью по бороде и усам, должно быть, вытирая таким образом влажный рот:

— Был, конечно. Как же не быть? Правда, это было давно. Очень давно. Почти мальчонкой ещё.

Какая-то внезапная глупость виделась в этих двух кубках, и Мор обронил:

— Так ты служишь давно?

Охранник ухмыльнулся, выказывая этим достоинство, повторил с расстановкой:

— Очень давно. — Подумал и подтвердил: — С каких пор и не помню.

Это поразило почему-то, взглянул на собеседника внимательней, чтобы по крайней мере узнать, чем же кичился старый ратник перед ним, в чём причина столь важной ухмылки.

Голова облысела не от излишеств, а от старости, вероятней всего. Густая борода ещё не начинала седеть. На обветренном грубом лице почти не появилось морщин. Лишь сизые мешочки под серыми небольшими глазами и застарелые мозоли стрелка всё ещё не сошли с пальцев правой руки, а больше и не было ничего, что бы свидетельствовало о долгих походах, ранах или лишениях.

Усаживаясь попрямей на своём табурете, чтобы передохнуть и решить, не съесть ли ему ещё узенький кусочек хвоста, который уже присмотрел, но съесть уже хотелось как будто одними глазами, и не выпить ли глоточек вина, которые одобрил старый вояка, только во Франции пивший такое вино, с любопытством спросил:

— Почему ты сделался воином?

Тот покачал головой:

— Теперь уже трудно сказать. Отец мой — вольный фермер. Правда, своей земли было мало. Отец арендовал большой участок у лорда. Тогда во Франции была большая война. Лорд воевал, и ему было не до земли. Арендная плата была снисходительна и с годами всё понижалась, потому что цены росли. Отец продавал мясо и шерсть и получал за них хорошие деньги. У него было сорок коров и около сотни овец. Всё остальное было своё. Мы не считались богатыми, потому что в округе жили такие же фермеры, но жили в достатке, так говорил отец и соседи. Мне жить бы и жить, работать на ферме отца, потом жениться, завести свою ферму. Так поступил в своё время отец. Так поступали соседи. Беда в том, что родитель был крут и строг. Всё было не так, всё не по нём. Я был строптив, не повиновался ему, точно бес вселился в меня. Папаша бивал меня, пока я был мальцом, а когда вырос, бить опасался и однажды выгнал из дома. Я мог бы вернуться, повиниться, пасть в ноги, но гордость оказалась сильней. Я был здоровый и сильный, пришёл в Лондон, готов был делать любую работу, а работы не было никакой. Обносился, оголодал тут рябой сержант кликнул клич: мол, война, солдаты нужны, хорошая плата. Что было делать? Я подошёл, поставил крест на какой-то бумаге, получил на руки несколько шиллингов и пошёл воевать. Наши фермеры все были отличные лучники, стреляли оленей в королевских лесах. Был хороший лучник и я. Меня определили в пехоту. Во Франции наши лучники были лучше французских, а всё-таки мы проиграли войну. Нас погрузили на корабли и в порту отправили по домам. Что было делать?

Удивился:

— У отца твоего было большое хозяйство. Разве ты не мог возвратиться к нему?

Солдат провёл по лицу заскорузлой рукой: