Генрих VIII. Казнь

Генрих растерялся, не знал, как поступить. Неожиданно на помощь пришёл Римский Папа, не давший благословения на развод. Англичане были оскорблены: с какой стати итальянец вмешивается в их внутреннее, чисто английское дело? Не сразу понял, в чём его выгода, несколько раз обращался к святому отцу, подсылал к нему адвокатов и заключения учёных мужей, признававших первый брак незаконным и противоестественным. Папа отказывал, и чем дольше упорствовал, тем быстрее росло недовольство против засилья Рима. Только тогда стало ясно, как много может выиграть на этой волне. Поспешил заверить, что после развода не женится на французской дофине, а женится на англичанке Анне Болейн, и тем успокоил умы. Затем стал медленно, шаг за шагом ущемлять права папы на английской земле. Тотчас англичане перешли на его сторону, король получил поддержку парламента, и парламент своими актами последовательно запретил отдавать папе весь доход за первый год поставленья в епископы, отказал ему в праве суда, в праве продавать церковные должности, отменил на территории Англии отлучения и запреты на богослужения, наконец принял акт о верховенстве и привёл всех епископов и архиепископов к присяге не Римскому Папе, но английскому королю. Все сословия его поддержали. Немногие епископы, монахи и учёные люди не захотели, из упрямства или по совести, признать его новые титулы. В соответствии с парламентским актом они становились государственными преступниками, и были казнены без пощады. Так предотвратил народные бунты.

Оставался ещё один шаг, и Генрих колебался.

Там, в парадных залах дворца, собирались придворные в пышных одеждах, в бриллиантах, перьях и жемчугах, чтобы сплетничать, интриговать, танцевать и веселиться весь вечер. Нынче не хотелось туда. У кого мог найти достойный совет? Между ними не оставалось теперь никого, кто был близок, кому мог вполне доверять. Кромвель, его новый канцлер и главный викарий? Этот ненасытный приобретатель, этот палач?

Государь остался один и долго бродил по кабинету, размышляя и не находя окончательного решения.

Потом оделся солдатом и незаметно выскользнул из дворца.

Глава двадцать пятая ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН

Дверь распахнулась ударом ноги.

Мор вздрогнул и побледнел.

В дверь, набычившись, вдвинулся старый солдат с медным подносом в вытянутых руках. На подносе горели высокие свечи. В их свете что-то виднелось. Солдат ступал осторожно. Лицо, освещённое снизу, было сосредоточенным. Провалы глаз смотрели прямо перед собой. Непривычные руки приметно дрожали. Солдат был без кольчуги и шлема, с голым черепом, в одной застиранной холстинной рубахе, и потому казался ещё простодушней, чем прежде. Узник приподнялся и сел, поджав ноги, ожидая, что объявят ему. Солдат весь напрягся и осторожно, со стиснутыми зубами водрузил ношу на стол, выпрямился, облегчённо вздохнул и произнёс, дружески улыбаясь всем ртом, в нём недоставало передних зубов:

— Посмотри, какие богатства, мастер, жалует тебе наш щедрый король!

Томас медленно, без желания встал, подошёл и увидел высокий кувшин, большое блюдо с кусками варёного мяса, блюдо поменьше с тушёными овощами, ещё одно с жареной рыбой, горку фруктов и довольно много сластей, к которым был всегда равнодушен. Давненько ничего не едал, кроме хлеба, холодной воды да варёной говядины, которую Дороти приносила ему потихоньку от стражи, и потому угадал, что означала для него эта пышная трапеза. Пора было в самом деле собираться в дорогу, и философ испытал облегченье. Бодрость духа вернулась. Мор ощутил внезапный прилив свежих сил, и надо было что-нибудь сделать, чтобы ослабить энергию, излишнюю в эту минуту. Что ж, решительно уселся за стол. Аромат жаркого ударил в затрепетавшие ноздри. Сделалось влажно и сладко во рту от набежавшей обильной слюны. В пустом желудке тоскливо заныло, какие-то странные судороги пробежали по впалому животу. У него обнаружился аппетит голодного льва.

Лицо солдата наполовину в густой бороде расплылось ещё шире:

— Есть чем поживиться, не правда ли, мастер?

Ответил почти машинально:

— Спасибо тебе.

И в ту же минуту подумал о том, что от этого сочного мяса, пожалуй, голова завтра утром окажется слишком тяжёлой, и взялся за рыбу. Неровные большие куски были покрыты маслянистой коричневой коркой, приятно захрустевшей на жадных зубах, белое мясо было пленительно мягким и свежим, чуть припахивая тиной реки, где часов пять или шесть перед тем ещё мирно пасся этот жирный судак. Пленник торопливо хватал кусок за куском, жуя кое-как, сразу отыскивая глазами другой, ещё зажаристей, смачней, выплёвывая тонкие кости, и тут же глотал, мучительно наслаждаясь этой последней радостью жизни.

Старик застыл перед ним в нерешительности.

Может быть, осточертело торчать в кордегардии в ожидании смены. Ему тоже не хотелось, чтобы охранник уходил. Испытывая ласковое тепло первого сладчайшего насыщения, взглянув на припухлые красноватые веки солдата, сказал первое, что пришло в голову, как только завидел, что тот наконец поворотился спиной, намереваясь уйти: