Географ глобус пропил

– Дак плыви, – разрешает Тютин, осмелев от близости возвращения.

– Надо ещё деревню заценить, – говорит Чебыкин. – Странная она какая-то…

Я оглядываю берег, густо заросший ивняком и берёзками. По берегу то здесь, то там высятся кирпичные развалины. Именно и странно, что кирпичные. Заброшенная Рассоха совсем не похожа на заброшенный Урём. Там – плешь с брёвнами, тут – заросли с руинами. А в принципе, конечно, одно и то же.

– Надо сходить, – поддерживает Чебыкина Тютин. – Вдруг там клад?

– О господи, – говорит Маша, прикрывая глаза ладошкой.

После завтрака мы дружно отправляемся в деревню. Через кусты на склоне мы ломимся к ближайшему зданию. В зарослях неожиданно обнаруживается ровная, как по линейке, полоса бурьяна. Мы топаем дальше по ней. Вдруг Тютин визжит и кувыркается на землю.

– Ну что там, Жертва? – раздражённо орёт Градусов.

– На гвоздь наступил!.. – жалуется Тютин и поднимает ногу.

Однако никакого гвоздя в его подошве нет. От сапога тянется жёсткая толстая нить. Мы подходим ближе и глядим в изумлении. Чебыкин присаживается на корточки и выдёргивает из резины длинную ржавую жилу колючей проволоки.

– Да она ж тут везде!.. – пристально вглядываясь в бурьян под ногами, говорит Борман. Мы тоже смотрим на землю. Среди бурой листвы и гнилых стеблей репейника ползут, извиваясь, рыжие шипастые железные нитки. Демон присвистывает.

– Да это ж не деревня, а зона! – тихо говорит Овечкин.

Люська вскрикивает и зажимает рот ладонью.

И вправду: мы – в брошенном лагере. И от этого мир словно нахмуривается. Облака бегут – словно хотят побыстрее уйти от этого места. Река не течёт – неудержимо утекает отсюда. Солнце заслонило лицо локтем. Даже утёс, выдвинувшийся из дальней горы, словно прикрылся плечом. Эта земля зачумлена.

– Да ладно! – злобно говорит Градусов. – Чего тут охать!

Мы идём по брошенному лагерю. Здания окружены грудами щебня и битого кирпича. Крыш нет. Внутри кучи мусора, полусгнившие балки, рухнувшие стропила. Блестят осколки стекла. Корёжится выдернутая, изогнутая арматура. Кое-где громоздятся ржавые остовы каких-то машин. Облака все бегут и бегут над облупленными, выщербленными стенами. В проёмы окон всовываются голые ветви. Запустение. Тоска.

– Люди ушли, а их тоска осталась, – вдруг говорит Маша.

В кустах, как обломки затонувшего корабля в водорослях, чернеют разные железяки: обводы автомобильных колёс, трубы, какие-то смятые конструкции, проржавевшие котлы. Кое-где нам встречаются большие, сплошь заросшие прямоугольные ямы – видимо, тут стояли бараки. В одном месте вверх дном лежит кабина от грузовика. В другом высится целая гора двухэтажных нар, сквозь которую проросли тонкие берёзки. То и дело наш путь пересекают бурьяновые полосы заграждения, на которых, как бакены, лежат рыжие колпаки фонарей.

– Вот времена-то были, а, Географ? – говорит мне Градусов.

– Ваще жара, – соглашается Чебыкин.

– Я бы здесь умерла, если бы сюда попала, – признаётся Люська.

– У нас в деревне один мальчик сидел в тюрьме, – говорит Тютин. – Так, рассказывает, ничего, жить можно.

– Жить можно где угодно, – замечает Маша.

– Я бы, блин, отсюда сразу в побег ушёл, – заявляет Градусов.

– Ну и сдох бы в тайге.

– В тайге-то эротичнее, чем здесь, – говорит Чебыкин.

Мы попадаем к массивному одноэтажному зданию, по окна врытому в землю. На его крыше растут кусты.

– О, карцер! – делано беззаботно говорит Градусов. – Кондей!

Я чувствую, как по всем нам промахнула волна жути. Словно гуляли по заброшенному кладбищу и вдруг увидели свежеразрытую могилу.

Первым сквозь решётку на входе в карцер пролезает Чебыкин.

– А-а! Тут скелет прикованный!.. – гулко кричит он изнутри.

– Мамочка, я боюсь! – стонет Люська.

Отцы запихивают её внутрь и лезут сами. Последним лезу я.

Полумрак. Какие-то клетушки. Белые нитки корней, свисающие с потолка, бесплотно касаются лба и ушей. Под ногами шуршит хлам. Толстые, совсем крепостные стены и узкие-узкие проходы. Амбразуры окон перекрыты двумя слоями могучей решётки.

Отцы разбредаются по камерам. Овечкин на пробу качает решётку на окне. Чебыкин корчится на нарах. По его лицу видно, что он прислушивается к своим ощущениям. Маша стоит в стороне, обхватив себя руками за плечи. Она ошарашенно озирается. Глаза её поблёскивают в темноте. Градусов пинает по стенам, словно испытывает их на прочность. Люська, встав на цыпочки, таращится в окно и вдруг дико визжит. Всех подбрасывает.

– Щас как дам в бубен! – в сердцах орёт Градусов.

– Вон там, смотрите!.. – жалобно говорит Люська, показывая в окно.

Поначалу из окна видны только тёмные спутанные заросли – голые и дикие. И тут вспышка страха бьёт в виски. Оказывается, в зарослях, почти неразличимые, ещё стоят столбы с натянутой проволокой. Они словно древние чёрные идолы, вышедшие из пугающих, зловещих тайн язычества.

– Как лешие, – в лад моим мыслям вздыхает Демон.

– Всё это – чертовщина какая-то! – с силой говорит Маша и проводит по глазам ладонью, словно снимает паутину.