Географ глобус пропил

Я переворачиваюсь через голову, точно в невесомости. Дикий холод вспышкой окатывает тело. Я пулей вылетаю на поверхность. «Маша!..» Машина голова выныривает рядом, облепленная волосами, прошлогодней травой и чёрными листьями. Лицо у Маши бледное, как у покойницы. Я выбрасываю руку и хватаю Машу за что придётся – за капюшон. Речонка могуче несёт нас к Ледяной. Я пробую встать на близкое дно. Течение валит меня, ноги пробуксовывают в полужидкой глине. Тогда я левой рукой цепляюсь за ветку ивы, пролетающую над головой. Ветка натягивается как шнур. Нас с Машей разворачивает по дуге и швыряет в прибрежные кусты. Сквозь заросли мы пауками карабкаемся на склон и падаем на землю.

Некоторое время мы лежим без движения. Потом я сажусь. Маша лежит ничком и корчится. Её рвёт водой. Я пробую поднять Машу за плечи. Она впивается пальцами в землю, боясь от неё оторваться. Я слышу едва звучащий, но сводящий с ума вой – не горлом, не грудью, а чревом, самой жизнью. Я глажу Машу по спине, успокаивая, целую в макушку. Под моей ладонью пролетают молнии судорог запоздалого звериного страха. «Ничего, ничего, всё обошлось…» – заклинаю я.

Наконец Маша успокаивается, медленно поднимается на ноги, только сильно и крупно дрожит. Я умываю её водой из лужи. Ладонью я чувствую её пульсирующие веки, окаменевшие скулы, застывшие губы.

– В-виктор С-сергеев-вич, из-звините м-меня… – шепчет Маша.

– Дурочка… – отвечаю я и гляжу назад, на злую речонку. – Всё, Маш, обратная дорога нам отрезана. Теперь только вперёд, в Межень, отогреваться…

Просёлок, невдалеке вынырнувший из брода, круто уходит в тайгу, опасливо огибая Хромой камень. Через Хромой в Межень напрямик ведёт тропа. Мы бредём по голому мокрому лугу к громаде горы. Дождь, словно увидев, что мы промокли до костей, решил больше не сдерживаться и хлещет по земле, как конь хлещет хвостом себя по крупу. Маша спотыкается. Я держу её за руку.

Хромой камень нависает над Ледяной, как форштевень. По осыпи я поднимаюсь первый, Маша идёт за мной. Вершина камня громоздится впереди и вверху бесформенным белым блестящим кубом. С высоты открывается вид на плоскость реки, и кажется, что Ледяная медленно заваливается набок. Тропа под крутым склоном покатая, узкая, каменистая. Я то и дело скольжу, хватаясь за выступы скалы. Крупный обломок вывёртывается у меня из-под сапога и, как лягушка, скачет вниз по осыпи. Я теряю равновесие, взмахиваю руками и кувыркаюсь вслед.

Я грохаюсь о камни лбом и животом и еду вниз на бедре, а потом останавливаюсь. От удара не искры, а, наверное, целые шаровые молнии брызнули у меня из глаз. Я лежу, словно разломленный на куски. В голове молотит тяжёлое пламя. От боли всё темно. Огонь влажно ползёт от колена к бедру.

– Виктор Сергеевич, что с вами?! – в ужасе кричит Маша.

Я поднимаюсь и вылезаю обратно на тропу. Мышцы лица не слушаются.

– Чуть не скопытился… – делано бодро бормочу я. – Дальше не пойдём, дальше тропа ещё опаснее. Поскользнёмся и оба улетим. Спускайся, Маш. Пойдём в Межень по дороге.

Мы спускаемся обратно на залитый дождём луг. Голова моя кружится, ноги подгибаются. Маша оглядывается на меня, и вдруг лицо её искажается. Она словно ломается по суставам и опускается на корточки. Сначала она молчит, потом начинает плакать и наконец рыдать.

– Ну что ещё, что? – измученно допытываюсь я, опускаясь рядом.

– Я не могу, Виктор Сергеевич! Не могу! – Маша трясёт головой.

Я вижу, как на её спину падают бурые капли дождя. Солёный дождь течёт по моим губам. Я провожу ладонью по лицу. Ладонь алая, как кровь. Точнее, это и есть кровь. Я разбил нос. Вся грудь штормовки в крови. Я зажимаю нос пальцами.

– Ну что ты, Маш… – успокаиваю я и тяну Машу вверх. – Ну подумаешь, нос расквасил… Пойдём. Иначе тут и околеем…

Дождь будто шьёт очередями из пулемёта. Мы уходим по просёлку в тайгу, прочь от Ледяной, в обход неприступного Хромого камня.

Просёлок извивается, и скоро я теряю представление, в какой стороне осталась Ледяная. Мы медленно ползём вверх-вниз по волнам отрогов. Ёлки, сосны, ёлки, сосны, ёлки, сосны – больше ничего. Маша пошатывается. Я веду её за руку. Сапоги вязнут в грязи. Стужа. Дождь. Я гляжу на свои электронные часы. 96 часов 81 минута. А вышли мы в 14:15. Давненько идём… Маша тихо садится в грязь.

– Я больше не могу… – говорит она.

Я даю ей передышку, поднимаю и тащу дальше.

Мы идём, идём, идём, идём, идём, идём, идём. Всё то же самое: повороты, бугры, лощины, елки, сосны, дождь, стужа, грязь. Хоть бы какая машина навстречу – дорога ведь… Хоть бы человек, хоть бы душа… Где же эта чёртова треклятая деревня?

– Где же деревня? – плачет Маша.

Развилка. Мне кажется, надо налево. Идём налево. Поворот. Поворот. Поворот. Поворот. Поворот. Поворот. Ничего нет.

Маша опять ложится в грязь на обочине.

– Не трогайте меня!.. – хрипит она. – Я не мо-гу, не мо-гу!..

Я стою над Машей. В придорожной канаве навстречу нам бежит ручей. Он впадает в Ледяную. Значит, Ледяная сзади. Значит, после развилки мы только удалялись от Межени. Я снова тяну Машу.