И вот катамаран, как трактор в борозду, грузно сваливается рылом в первый каскад. И его начинает месить и швырять, лупить волнами, душить пеной, контузить литыми водяными зарядами, хлестать струями. Он дёргается, как лошадь под плетью. То, как ракеты, взлетают носы гондол, и ноги Бормана с Овечкиным болтаются в воздухе. То взбрыкивает корма, и Градусов с Чебыкиным валятся на спины, отгибаясь. То погружается левый борт, и я вижу весь катамаран в плоскости – маленький решётчатый прямоугольничек с семью человечками. То ухает правый борт, и левый задирается, обтекая пеной, как слюной истекает пасть бешеного пса. Вода катится поверх каркаса, завихряясь вокруг седоков кушаками струй. Я вижу, как судно ударяется боком о камень так, что все дружно качаются в одну сторону. Вижу, как поток тащит катамаран через обливной валун и сзади вырастает султан бурлящей воды, которая наткнулась на новое препятствие. Я вижу, как отцы падают в «бочку», бьются в ней, выкарабкиваясь наружу из водоворота, точно вёслами выкапывают себя из-под снежной лавины.
Мы с Машей неподвижно стоим на вершине Хромого камня и молча смотрим. Душа моя ледяная. А отцы в это время берут порог.
Они прорываются через второй каскад. Они идут совершенно неправильно, не так, как я пояснял. Может, это Градусов решил изменить тактику. Может, он просто следует моему внушению: иди так, как получается, только не подставляй под удар борта. Может, Градусов ошибается в командах, запутавшись в кошмаре Долгана. А может, экипажу не хватает сил, чтобы верно выполнить приказ. Но сейчас это уже не важно. Важно, что отцы штурмуют порог сами.
Хоть это и невозможно, но я слышу, как Градусов орёт и матерится, обзывая всех «бивнями» и обещая «вышибить пилораму». Я слышу, как страшно молчит Люська, всё быстрее работая насосом. Слышу, как натужно, надрывно кряхтит Чебыкин, тоненько взвизгивает и поскуливает Тютин, изумлённо присвистывает Демон. Я слышу, как хрипит Овечкин и загнанно дышит Борман. Отцы все насквозь мокрые. Взблёскивают на солнце вёсла. Клубится пена. Как ножи, сверкают струи. Долган растревоженно ворочается с бока на бок, словно медведь, хлопает себя лапами по спине, дёргает шкурой, дрожит, трясётся, подпрыгивает и рычит, грохочет, храпит.
Ледяная тоска сосёт моё сердце, когда я вижу, как отцы ныряют в «бочку», которую надо было обойти слева, подрезают косые валы вместо того, чтобы пройти по струе, лезут напролом, хотя проще пропустить булыжник между гондол, очертя голову прут в самое пекло, в мясорубку, и таранят лбы валунов, где надо было бы вальсировать телемарком. А сверху всё это – муравьиная конвульсия спичечного коробка среди мыльных разводьев.
– Третий каскад, – тихо говорит Маша и через некоторое время добавляет: – Прошли…
Я вижу, как мокрый блестящий катамаранчик боком плывёт по ещё пенному, но уже усмирившемуся быстротоку. Вёсла больше не летают молниями, а тихо топорщатся над водой. Семь человечков в красных спасжилетах смотрят назад, на грозные ступени Долгана, через которые они только что кубарем перекатились.
Отцы всё сделали не так, как я учил. Всё сделали неправильно. Но главное – они прошли.
И лёд в моей душе тает. И мне становится больно от того, что там, в Долгане, меня вместе с отцами не было. Так болят руки, которые ты на стуже отморозил, а потом отогрел, оживил в тепле. Мне больно. Но я обречённо рад этой боли. Это – боль жизни.
Глава 47
Заполнение пустоты ничем
Открыв на звонок дверь, Служкин увидел Градусова.
– Вот так хрен! – удивился он. – Чем обязан?
– Беда, Географ… – вздохнул Градусов. – Поговорить надо.
– Ну заходи. – Служкин посторонился.
– А твоя жена меня не прирежет?
– Была бы дома – конечно прирезала бы.
На кухне, усевшись на табуретку, Градусов долго чесался и кряхтел, пока Служкин не угостил его сигаретой.
– Короче, – сказал он, – Роза записала нас к тебе на экзамен.
– Кого это – нас? – насторожился Служкин.
– Ну, меня… Ергина там, Банникова, Безденежных…
– Что, всех, что ли, двоечников из девятых классов?.. – яростно изумился Служкин.
– Ну… восемь человек.
– Угроза офонарела! – Служкин злобно сшиб пепел с сигареты. – Она не имеет права насильно записывать на экзамен!
– Да она не насильно… Сперва я один записался, а потом за мной и эти бивни… Наслушались после похода от наших: «Географ! Географ!..» Ну и решили, что Географ не утопит.
– Молодцы-ы!.. – возмутился Служкин. – Подвели меня под монастырь, гады… Что мне из-за вас, снова ногу ломать?
– Ногу-то не надо… – помиловал Градусов. – Придумай чёнь-то…
– А чего тут придумывать? Учите билеты. Я всё диктовал.
– Так неделя остаётся… – скис Градусов. – И не записывали мы ничего, сам знаешь… И не выучим нифига – мы же тупые.
– А я что поделаю? – развёл руками Служкин.
– Так придумай! – заорал Градусов. – Я ведь по-хорошему пришёл! Это ведь не наша, а твоя заморочка! Если нам пары влепят – так фиг ли нам-то? Ну, дадут справки, что отсидели в школе, и плевать на это! А тебя с работы попрут, потому что ни один ученик экзамен даже на тройку сдать не смог! Значит, учил ты хреново!